— Ну… по размерам.
— Какая разница?
— Интересно, — простодушно вздохнул Комов. — Больших, вроде шимпанзе?
— Какие еще шимпанзе! — раздраженно сказал Петросорокин. — Макак… Вот таких.
Его собеседник вздохнул.
— Вам обезьян жалко? — понимающе спросил Петросорокин.
— Да нет… То есть, конечно, жалко, но куда же в науке денешься без подопытного материала, верно?
Иван Алексеевич не успел ни подтвердить, ни опровергнуть эту мысль, как экзальтированный молодой человек уже щелкнул ручкой и закрыл блокнот.
— Значит, Калюжный, Агаланов, Цаплин и Будошников. Спасибо.
— Постойте! А про Калюжного не хотите послушать? — удивился Петросорокин.
— Поверьте, я бы с удовольствием, — проникновенно сказал Комов, размахивая перед его носом рукой с часами. — Но боюсь опоздать на электричку!.. Кстати, этот профессор Цаплин… вы уж извините… Никак не могу вспомнить: какой он?
— Да никакой, — сказал Петросорокин. — Как все ученые. Седоватый… Иногда носит очки.
— Он, вроде, выше меня?
— Наоборот, ниже. Но немного.
— Надо же! Совсем из памяти выпал. А вот машину его помню. Замечательный цвет!
Он протянул руку, торопясь проститься.
— Спасибо, Иван Алексеевич, за помощь.
— А… наш институт восстановят? — спросил Петросорокин.
— Не знаю, не уверен, — честно сказал Комов.
Отойдя на некоторое расстояние от Петросорокина, следователь заметил в укромной низине фигуру и быстренько спустился к ней.
— Послушай, мил-человек… — обратился он к икарийскому жителю, но осекся, когда вдруг обнаружил, что существо оказалось старухой с лицом индейского вождя.
— Бабуля, помоги, — проникновенно продолжил Комов, доставая из кармана портмоне, а из портмоне — две десятки.
— Да я… Хоссподи… — сказала та. — Да отчего же… Помогу.
Куриная лапа в продранной перчатке выхватила деньги так быстро, что Комов ощутил прощальный холодок между пальцами.
— Тебя как звать?
— Матвевна.
— Вот запомни, Матвевна. Там, наверху, — один из ваших, из газетного цеха, Иван Алексеевич… Запомнила?
— Алексеич, запомнила.
— Когда я уйду, сходишь — посмотришь на него. Узнаешь легко: в голубой рубашке, руками орудует, царапки у него поперли.
— Царапки поперли, Хоссп…
— Погоди, не охай!.. Поглядывай, кто к нему ходит. Если увидишь, что кто-то ходит, а еще лучше — если услышишь, о чем говорят, — звони, рассказывай… И внешность запомни, поняла?.. Дай руку.
Он сунул ей несколько телефонных жетонов и брезгливо отдернул пальцы.
— Держи крепче!
— Держу, держу… Хоссп!..
— Будешь делать всё, как надо, — еще денег дам.
Комов повернулся — уйти, но куриная лапа схватила его за одежду.
— А паспорт сделаешь?
— Твой-то где?
— Мошенники украли.
От ее слов за версту несло враньем.
— Сделаю, сделаю… И устрою… (стал соображать: кем? потом придумал) Уборщицей.
— На вокзале! — быстро сказала старуха.
— Ладно, на вокзале. Только смотри в оба. И сразу же звони.
— Да Хоссподи!..
16
— …А Нелька, которая выходит замуж… Дурак мужик, жалко его, такой хороший!.. Так вот, Нелька платье заказала от кутюр, но швырнула его им в лицо: ерунду сшили. Пойдет, завернувшись в кусок белого шелка. Я ей говорю: ты меня усмеяла!.. Ты меня слышишь? О чем ты думаешь?
'О чем ты думаешь?' Легко сказать! Ей не объяснишь, что порой, когда лежишь — уже после всего — то думаешь: а теперь, подруга, хорошо бы ты вдруг улетела на Луну! Ей не объяснишь, что сейчас как раз он о Луне не думает и наслаждается этим фактом.
Наверху, за потолком, завизжала дрель.
— Может, арестуешь его? — спросила Лиза.
— Кого? — удивился Комов.
— Соседа сверху.
— За что?
— Целыми днями сверлит и сверлит. Явный маньяк!
— Ничем помочь не могу. Обратись к участковому.
— Ну вот, опять одни разочарования, — притворно вздохнула она; ее волосы вились по постели, словно длинные темные стружки. — Живешь — только злишься.
— Что же ты меня не прогонишь? Ты же знаешь, с кем связалась. Между прочим, за мной очередь всегда кончается. Даже в аптеке. А в метро напротив меня всегда останавливается дыра между вагонами.
— А ты как думаешь: почему ты здесь?
— Не знаю. А ты сама-то знаешь?
— То ли все вокруг врут, то ли я чего-то не понимаю.
— Врут, успокойся.
— Молчи, дурак. Ты не понимаешь, как то и другое плохо…
Комов послушно замолчал.
— Лиза… — сказал он после некоторой паузы.
— Только не предлагай мне руку и сердце.
— Почему?
— Хочешь, чтобы обо мне потом говорили: она отдала ему всё, а он теперь ничего не хочет возвращать?
'Кроме детей, разумеется', — подумал Алексей.
— Кроме детей, — добавила она, криво усмехнувшись.
— Да нет, я не о том, — сказал Комов, глядя на лиловые ногти на Лизиных ногах. — Я думаю: надо же, как я угадал. Когда я тебя в первый раз увидел, то так и подумал: бьюсь об заклад, что ногти на ногах у нее лиловые.
— Какой ты умный! Шерлок Холмс рядом не лежал! Думаешь, если ногти на руках лиловые, то на ногах могут вдруг оказаться зеленые?
Комов устыдился слабому знанию законов дизайна женского тела.
— Знаешь, — сказал он, взяв ее тонкую мягкую руку в свои ладони и разглядывая чуть-чуть
