растерянность. — На Родину, — поправилась она. — Всех девушек демобилизуют и отправляют домой… — Глаза Ани затуманились, тонкие губы дрогнули.
— Но почему же ты плачешь, Аня? Надо радоваться!
— Но вы же знаете. Меня дома никто не ждет. Я же вам рассказывала. Все погибли. И мама, и братики, и отец, — Аня всхлипнула. — А я в армии привыкла. Здесь для меня все как родные. А теперь… — сквозь слезы проговорила она, — я и их теряю.
Мне стало очень жаль девушку. Да, взвод, армия заменили ей родную семью, и теперь ее пугает одиночество. Надо одной, самостоятельно начинать жизнь.
— Не огорчайся, Аня, — попыталась я успокоить девушку. — Езжай на Родину, а там не пропадешь. Скоро приеду и я, спишемся, побываешь у нас в Крыму, — может быть, понравится.
— Вы офицер, вас еще не скоро демобилизуют, а мы уже сегодня едем, и нет адреса, чтобы вам оставить, — огорченно проговорила она.
— Ничего, я тебе дам свой. Если будет трудно, езжай к моим родным на Кавказ. Я им напишу. Они тебя встретят. Запиши адрес, — достала я из кармана карандаш.
— Спасибо. На всякий случай, — сказала Аня. — Приезжайте провожать. Нас будут с Шиофока отправлять.
— Обязательно!
Судьба Ани меня волновала, и, встретившись с Трощиловым, я рассказала ему о ней.
— И вот теперь она, бедняжка, остается совсем одна, что с ней будет? С чего она начнет жизнь? Ведь она совсем ребенок!
Лицо майора было спокойно, и меня это раздражало.
— Что же вы молчите? — спросила я. — Посоветуйте, что ей предпринять?
— Ей можно дать только один совет, Тамара!
Он вынул из кармана коробку спичек, достал одну и подал мне:
— Ломайте!
Пожав плечами, я легко сломала спичку, стараясь разгадать, что это может значить. Потом майор достал из коробки пучок спичек и подал мне:
— А теперь переломите эти.
Поняв его мысль, я засмеялась — как ни старалась, переломить пучка не смогла.
— Вот так посоветуйте и Ане — держаться комсомольского коллектива. И тогда ее ничто не сломит… А домой мы, наверное, все поедем скоро. Я сегодня был на приеме у врача и узнал, что меня, как ограниченно годного, скоро демобилизуют.
— Вот и хорошо, — обрадовалась я. — Наверное, и меня тоже. И мы уедем в Крым.
В Шиофок мы с майором приехали, когда солнце приближалось к горизонту. В садах и парках было особенно людно и шумно. Всюду мелькали военные гимнастерки девушек, поблескивали ордена и медали, звенели веселые, задорные фронтовые песни. Галин голос мы услышали издалека.
— А вот и наши девчата, — сказал мне майор.
Мы подошли.
Обрадовавшись нашему приходу, Галя стала рассказывать, как она приедет домой и осенью обязательно поступит учиться. Теперь мечта ее сбудется. Она станет педагогом.
— Скорее бы мамочку повидать! — Она вынула из карманчика гимнастерки бережно завернутую в бумагу фотографию матери и показала нам.
Аня была по-прежнему грустна и молчалива. Она невольно сторонилась веселой Гали.
— А мне учиться теперь не придется, — тихо сказала она, — работать нужно.
Когда солнце уже стало приближаться к горизонту, раздалась команда:
— По машинам!
Девушки зашумели, забегали, хватая вещевые мешки и чемоданы, и, ловко вскакивая на машины, шумно усаживались.
— Аня! Аня! — кричала Галя на всю аллею. — Где ты? Иди сюда, на первую машину.
Но Аня осталась с нами. Она невольно завидовала веселой, беззаботной Гале.
Еще не выехали из города, как на передней машине грянула знакомая всем довоенная песня:
Подхватили ее и мы.
Провожать девушек на станцию пришли представители воинских подразделений. Звучали напутственные речи. Девушкам дарили ценные подарки и просили передать горячий привет Родине.
На перроне собрались местные жители, делегации трудящихся, студентов, особенно много было женщин, девушек. Махая руками, они выкрикивали приветствия на ломаном русском языке. Потом засуетились, и из толпы к вагонам подошла пожилая мадьярка, знавшая русский язык.
Она сказала, что венгерские женщины благодарят русских женщин за ту помощь, которую они оказали советским войскам в освобождении их родины от гитлеровских оккупантов, и просят передать горячий привет всем советским женщинам.
— Слава советским женщинам! — эти слова повторяла вся толпа.
Со слезами на глазах, как с родными братьями, прощалась Аня со старшиной и сержантом своего подразделения.
В последний момент, когда маленький узкоколейный паровоз дал гудок, из окна вагона высунулась кудрявая голова Гали.
— Хотите вашу любимую? — крикнула она нам и громко запела:
В эти минуты мной овладела ужасная тоска по Родине. Так хотелось в Россию, домой, к Лорочке, но… К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы, я их утирала тайком от майора.
III
В санатории я быстро поправилась, окрепла, и через месяц вместе с майором Трощиловым, после «капитального ремонта», мы возвращались в часть.
Забившись в угол машины, я с волнением думала: «Как встретят меня бойцы? Возможно, они уже знают об изменениях в моей жизни. Как они к этому отнесутся?»
Тем временем машина уже приближалась к лесному массиву, где стояла наша дивизия.
Свернув в лес, мы встретили группу бойцов с пилами и топорами в руках. В одном, самом высоком и плечистом, я сразу узнала старшину Немыкина. Машина резко затормозила, и майор спросил:
— Куда путь держите?
— В деревню, товарищ майор, — поприветствовал нас старшина.
«Что он подумал, увидев меня у майора в машине? — жгла меня мысль. — Баба, скажет».
— Идем помогать венграм чинить хаты, — добавил старшина, не сводя глаз с майора.
Хорошо, что среди этой группы нет моих бойцов. Как бы я им в глаза взглянула? Осудят, скажут — только война закончилась, а она уже замуж. Боится — не успеет.
