Рим, папы и призраки

существенно намерение, а не деяние, так?

— Совершенно верно, — ответил адмирал, не слушая более ничего; его работа была сделана.

— Я хочу сказать, — заторопился Лютер, — что, если был монах, достойный Царства Небесного, так это именно я. Я делал свое дело, расплющил колени в молитве, целыми днями обходился без пива и сосисок, чтобы спасти свою душу.

— И провел всю жизнь без этого розовенького мясца, — снасмешничал Дроз. — Стоит ли удивляться тому, что ты так утомлен ею.

— Ты прав, — согласился монах. — Надеюсь, Господь будет более милостив, чем люди… даже люди могут простить все что угодно. И пока ты веришь…

— Праведник должен жить верой, — вслух промолвил Солово и, захватив внимание химически обработанного разума монаха как раз в нужный момент, этими словами непреднамеренно заложил угловой камень всей новой теологии. Так неведомо для адмирала родилась идея, которая надвое разделит Европу и заставит потрудиться Мрачную Жницу.

— Правильно! — завопил Лютер, подскакивая от волнения. — Оправдание одной только верой… Ооо-вии! — Он ударил по воздуху и мастерски повел бычьими бедрами, за четыре столетия предвосхищая Джеймса Брауна, «крестного отца души».

— Мнееесссссссссс хооооооооорооооооошоооо! — запел он, и оказавшиеся поблизости дамы воззрились на него.

— Благодаря вам, как я думаю, — обратился Солово к Дрозу. Дела шли жутко хорошо… на второй-то стадии плана.

— У меня есть кое-какое дело, — объяснил адмирал пляшущему германцу. Однако патер Дроз приглядит за вами во время этой маленькой прогулки. Он прекрасно справится с поручением.

— Именно, — прогрохотал швейцарец, радуясь тому, что действие переходит к знакомым ему областям. — Не беспокойся, я прихватил запасную шпагу…

Ни в коей мере не желая быть свидетелем духовного запустения, которое Нума Дроз называл весельем, адмирал Солово отправился домой и приступил к делу, которым занимался, когда его не видели. Он ожидал неизбежного.

Оно явилось на рассвете в виде офицера бургундской стражи.

— Не будет ли достопочтенный адмирал настолько добр, — попросил тот, озадаченный и довольный тем, что Солово, казалось, ожидал одетым его прихода, — чтобы посетить замок Святого Ангела и засвидетельствовать личность двоих смутьянов, имеющих наглость претендовать на знакомство?

Умудренный в этом мире настолько, чтобы не брезговать призывом простого наемника, адмирал Солово последовал за ним. В Палаццо дель Сенаторе он подождал, пока горизонт расчистился, и презентовал содержимое своего кошелька нищенке, скрючившейся в дверях. А потом заторопился прочь, дабы никто не заметил столь позорного деяния. Негоже компрометировать с таким трудом приобретенный в глазах общества облик, позволяя публике узнать о своей бесцельной доброте. Кто-нибудь из врагов мог бы заподозрить, что адмирал становится мягок, и предпринять ход, направленный против него.

Но, невзирая на все, Солово ощущал потребность сделать подобный жест. Без сомнения, он получит от Феме, как обычно, богатое вознаграждение: землю и деньги, доступ к людям и тем удовольствиям, которые они могут предоставить в бесконечном изобилии. Оставалось, впрочем, сознание собственной вины из-за согласия на требования Феме. Чувство легкой вины…

Потом, уже умственно подготовившись к повседневным сложностям активной жизни, он вступил в замок Святого Ангела и обнаружил там Нуму Дроза и Мартина Лютера, держащих оборону.

Стражники, в качестве наемных пастухов приглядывавшие за ними, к Дрозу относились с опаской и не пытались его разоружить. Наемник находился, как немедленно осознал Солово, в той самой непредсказуемой фазе опьянения, когда волны эйфории разбиваются об утесы угрызений совести. Поэтому адмирал свел общение к минимуму. Швейцарец поглядел на Солово красными глазами и заметил знак одобрения проделанной работой. Он ощутил удовольствие, однако по его переменчивому состоянию об этом было трудно судить.

Лютер, напротив, производя шуму на троих, повествовал о ночных подвигах под изумленными взглядами стражников. Он явно не представлял, ни как носят, ни как держат меч, был исполнен пьяного многословия и не знал (или не обращал на это внимания) того, что распорол монашеское одеяние от ворота до задницы.

— Привет, адмирал, — провозгласил он, махая нетвердой рукой. — Как же мы повеселились!

— Мы в конце концов перехватили их, когда они с боем отступали из Борделлетто, — сухо улыбнулся бургундец. — Там осталось, кажется, двое убитых, и еще целой куче необходима починка, впрочем, не такая уж серьезная. Если вы знаете их, для меня достаточно одного вашего слова. На чем остановимся, синьор… на неофициальной гарроте, публичном повешении или же пусть живут?

Перед ответом Солово выдержал долгую паузу — из чистого садизма. За эти несколько секунд Мартин Лютер даже заметно протрезвел.

— Я выбираю последнее, — промолвил адмирал наконец.

— Ну, раз вы в них уверены, — ответил бургундец, давая знак, чтобы люди его расступились. — Только если передо мной священник с монахом, значит, я — француз.

— Нет, — признал Солово, к явному облегчению офицера, — вы, безусловно, не француз.

Оказавшись снаружи, в относительной прохладе, Лютер начал терять пыл. Солово выбрал гриб «звезда с тысячью лучей», учитывая известную мягкость возвращения на землю после его употребления. Никогда более не доведется монаху чувствовать себя так хорошо или ощущать жизнь в той полноте, как это было последние несколько часов, однако теплое воспоминание не оставит его, подобно слабому аромату одежд ушедшей любимой. Оно поддержит его на пути какое-то время, а потом будет поздно поворачивать обратно.

— Ах, адмирал, — на ходу восторженно заговорил Лютер. — Не знаю, что и сказать…

— И хорошо, — ответил Солово, но, увы, безрезультатно.

— Я провел самую восхитительную ночь во всей своей ничтожной жизни. Учтите, это просто скандал, что священник в Риме может знать все, что известно патеру Дрозу.

— Прошу, — адмирал поднял руку в черной перчатке, — воздерживаться от подробностей.

— Знаете, у нас была и возможность подумать, посреди всех… дел. Обиженный Лютер надулся. — Как странно и забавно, время словно бы растянулось, часы никак не кончались.

— Когда ты начал говорить, все и окончилось! — пожаловался Нума Дроз, возведя очи к небу.

— Патер Дроз во многом подобен солдату, — продолжал монах. — Он фаталист, как и все они, что не подобает священнику.

— Я же только сказал, — возразил Дроз, — что, если твоя голова залетела на пику и удостоилась таблички с твоим именем, больше ничего уже не сделаешь.

— Но это так согласуется с моим новым прозрением, — говорил Лютер, не обращая внимания на него. — Мы живем только верой. Ты спасен, если вера тебя оправдала… если же нет — не взыщи, ситуацию ничем не поправить. Понятно?

И когда Лютер добавил, обращаясь к себе самому: «Следует все обдумать, я вижу здесь такие глубокие выводы…», Солово понял, что дело сделано.

По возвращении монаху будут предоставлены все возможности для размышления. Поганцу фон Стаупицу было приказано отнестись к Лютеру благосклонно и отпустить удила. Когда брат Мартин вернется в Эрфурт, окажется, что германский орден августинцев самым неожиданным образом от излишней суровости перешел к достойной презрения распущенности. И чтобы еще более дезориентировать Лютера, его гонитель и похититель сосисок должен был сделаться его патроном, другом и наставником.

— Главное, — обратился адмирал к монаху, пронзая Лютера ледяным взглядом, — думать самостоятельно, собственными мыслями, а потом уже не колебаться. Прибейте свой флаг к мачте.

— Прибейте… к мачте! — словно эхо повторил Лютер, фиксируя совет одурманенным разумом.

Адмирал Солово не был ни пророком, ни ясновидцем, но, быть может, долгая связь с Феме наделила его проницательностью. Как бы то ни было, он заглянул в будущее и ощутил потребность сказать:

— И все-таки прибейте к чему-нибудь.[75]

— Ну что могли мы сказать, адмирал? — спросил уэльский фемист. — Ваше имя слышалось на каждом заседании Совета, и хвалы становились все пышнее.

Солово приглядывался к далекой активности в собственной вилле и вокруг нее и думал о том, как чудесно наконец освободиться от всех забот.

— Неужели и впрямь? — осведомился он, впрочем, без особого интереса. Разве вы не располагали мириадами агентов, подтачивавших устои?

— Но никто не был столь достославно отмечен успехом и судьбой, ответил фемист. — Вы вносили свой вклад в Книгу с монотонной регулярностью и, как мы видели, в точности соответствовали предсказуемой роли, занимая то место в истории, которое мы отводили своим людям. Один из членов Совета сообщил мне, что такого точного выполнения Священного писания не отмечалось с тех пор, как на сцене появился Аттила.

— На мой взгляд, — промолвил Солово, — сравнение не вполне лестное.

— У каждого своя роль, — пояснил уэльсец. — Мы не всегда одобряем предсказания, но что написано, то написано, и этого не обойдешь. Вам же, однако, мы могли аплодировать. Вы оправдали нашу терпимость и долготерпение в отношении вас.

— Вы так полагаете? — проговорил адмирал, следя за скольжением крохотной рыбацкой лодчонки по искристым водам внизу. Он позавидовал короткой и примитивной жизни рыбака.

— Без сомнения, — ответил фемист, удивляясь тому, что может быть столь интересного в дурацком сооружении из досок и веревок, когда речь идет об изменении судеб мира. — Увидев, как необходимо, чтобы именно вы вдохновили Томаса Кромвеля. Мы с трепетом осознали, как выполняются слова Плифона такими незначительными средствами — это я про цветы и клейменый зад! Только представьте себе, как эти ничтожные вещи проворачивают, усиливаясь рычагами и шестеренками власти и положения, могучие колеса истории!

— Вы бы скоро устали от шума, оказавшись столь близко к этой машине, как я, — остерег Солово. — Зубцы проскальзывают и трутся, харкая кровью. А из того, что они извергают, вы лепите историю.

— Так было всегда, — невозмутимо ответил фемист. — Но прошу вас, не думайте, что мы настолько грубы и поверхностны, чтобы интересоваться лишь видимыми событиями. Истинно, нам нужно, чтобы Кромвель-катализатор изгнал Церковь и молитвенные дома со своей родной земли, но это не все. Предсказания, антипапское законодательство, вынужденный развод, мученики и создание новой протестантской супердержавы — всего лишь следствия. Неужели вы полагаете, что мы простираем свою руку только для того, чтобы создать… Англиканскую церковь?

— Наверное, нет, — Солово старался подбодрить собеседника. — Какое удовольствие видеть, как рождается урод?