'БУМ!'
Слово было написано на белом конверте, лежащем поверх свертков одежды и средств гигиены. Должно быть, ребята написали, чтобы подбодрить. Я отбросил конверт и стал осторожно выкладывать вещи. Джинсы, рубашки…
Пузатенького полиэтиленового брикета с двумя воткнутыми в него электродами не было. Я снова все перерыл, пошарил на дне камеры, прощупал чемодан на наличие двойного дна, но бомбы не нашел. Ее не было, словно тюбика зубной пасты, который в последнюю секунду забыли положить, потому что чистили перед отъездом зубы.
Но это невозможно. Все сто раз проверялось. Никто не мог совершить такую глупую оплошность! Или бомба 'ушла' на таможне, что маловероятно, или…
Я развернул конверт. Прочитал. Сжал в руках.
– Коль… Андрей… Спасибо! – только и смог сказать я. Катастрофа отменялась.
– 'Дорогой Лифторез! – читала вслух Ольга Матвеевна, всякий раз спотыкаясь об угловатости коллективного почерка и откровенно неграмотно написанные слова. Уроки русского языка у адресантов явно проходили на чужих балконах. – Пишем, как есть: мы решили не подталкивать тебя к еще большему преступлению и в последний момент выложили из твоей сумки полкило вкуснейшего шербета. Сами съедим. А тебе советуем ничего больше не взрывать! (Мы тебя знаем: за неимением бомбы, ты ее даже из стирального порошка сделаешь… (Ну вот зачем ты написал, Коль, теперь точно сделает!) Передавай привет своей Моне… Своей Бони… Или как там ее? В общем, счастья вам!' Постскриптум: 'И наплюй за нас в морду тому усатому!' Подписано: 'Коля и Андрей, друзья по 20-му этажу, жизни etc.'
Прочитав, Ольга Матвеевна отложила письмо и посмотрела на меня так, словно это я поковырялся в основании ее кресла:
– Хотите сказать, что на борту нет бомбы? – В голосе – искреннее возмущение. – А зачем тогда вы проделали этот путь? Зачем застопорили лифт? Зачем 'попросили' пассажиров? И кто вообще такая эта Мона… или Бони?..
Я уже был готов пуститься в очередные пространные объяснения, приперченные молотыми, не первой свежести афоризмами. Но в этот самый момент экран с изображенной на нем схемой ожил. Призывно замигал индикатор верхнего шлюза: в носовой отсек закачивался воздух. Через минуту послышались урчание насосов и звон металлических подошв по металлическим же скобам. Я улыбнулся этому мельканию и этим звукам. И переспросил напоследок:
– Разве вы не поняли, о ком речь?..
О Павле.
Чтобы встретиться с ней, я спровоцировал первую в истории аварию космического лифта. Чтобы встретиться со мной, она преодолела годы, таможенные декларации, предстартовые испытания и полторы тысячи километров укрощенной бездны – на ремонтной 'тележке', не гарантирующей ровным счетом никакой безопасности. Той самой безопасности, которая несовместима с романтикой и потому автоматически исключается из истории.
Первые десять минут я мог только любоваться Павлой. Потом, когда скафандр чуть-чуть нагрелся и к нему уже можно было прикасаться, я обнял Павлу, крепко-крепко.
– Но почему именно здесь? Почему вы не встретились в другом месте? – не унималась любопытная Ольга Матвеевна. – Из пушки по комарам, только и всего?
Там, на Четвертой платформе, шум от заходящего на стыковку лифта не дал мне рассказать об обещании, данном нами во время последней встречи.
Об обоюдном обещании застрять как-нибудь в лифте самого высокого в мире дома. Лифте Земли – общежития человечества, в котором уживаются и отцы-тираны, и близорукие дозорные, и преданные друзья, и подкупные свидетели, и такие замечательные люди, как Павла и Ольга Матвеевна…
Дальше все складывалось в мозаику. Из всех космических лифтов Арцутанов – самый высокий. Лос- Аламос – город, в котором находится дирекция 'Лифтпорта'. Если земные вэб-камеры больше не фиксируют человека, значит он за ее пределами. Если и лунные вэб-камеры его не фиксируют, значит, он постоянно находится на одном из лифтов. Входит в обслуживающий персонал…
– Или в службу безопасности, – сказала Павла, указывая на нашивки 'Кросстура' на скафандре. – Между собой мы называем ее Лифтовым дозором, потому что безопасности у нас ни на грамм не наберется: всякий раз что-то сломается. Как сейчас, например…
– Но это ведь не обычная поломка… – подчеркнула Ольга Матвеевна.
Павла улыбнулась.
– Да, это ужасная, невозможная, вопиющая поломка, поставившая под угрозу жизни сотен людей, жителей бассейна рек Амазонки и Конго, не говоря уже о густонаселенных островах Индонезии! – ирония из ее уст звучала удивительно правдоподобно. – Поэтому спасенные пассажиры могут спокойненько подниматься себе вместе с лифтом на геосинхронную станцию – за третью обещанной страховки.
– Третью?
– Если не просить больше, никто и не посмеет выдвинуть потерпевшим претензий. К примеру, зачем вы пытались самовольно починить кресло?
Ольга Матвеевна виновато спрятала глаза.
– Ну а помирающий со скуки народ как обрадуется. 'Вы слышали? К одному из спасенных пассажиров прежде неприступная офицер безопасности Павла так привязалась, что наплевала на безопасность и оставила работу на Арцутанове! Немыслимо! Смело!'
– А где же, как не на лифте? – спросил я.
– Милый, на Луне тоже есть лифт! Несинхронный, правда… Но через четыре года отправляется на Марс третий 'Орион'. Там мы забабахаем себе полноценный космический лифт, тыщ километров этак на тридцать. Его давно собираются строить… А папик глянет на фото, сделанное марсианской вэб-камерой, на котором мы с тобой отодвигаем фронтиры человечества, и призадумается, насколько он был неправ. Раскается. Это полезно.
Я вдруг подумал, что здесь, сейчас, мы находимся посредине коллинеарной прямой, в точке, равноотстоящей от прошлого и будущего, когда позади только воспоминания, а впереди – целый космос грез. Никем не укрощенная бездна.
– Давненько мы не застревали в лифте, – подмигнул я Павле.
– А серьезно, по-взрослому, так вообще никогда, – ответила она и бочком, бочком стала подталкивать меня к выходу из ячейки.
На время мы исчезли для всего мира. А уже через час космический лифт с обновленной таблицей соответствий набирал скорость. Он нес задремавшую Ольгу Матвеевну к ее сокровенной мечте.
К мечте неслись и мы с Павлой.
По старинке. Верхом. Над кабинкой.
