Дмитрий Тарабанов
Застрять в лифте
Безопасность – враг романтики.
Нет, не понять это двум десяткам пассажиров, которые, точно у окна колеса обозрения, сгрудились в плексигласовой лоджии. Стеснились, образовали затор… Предоставили укрощенной бездне возможность поглядеть на свои унылые лица – через мутное стекло с густой сеткой нитей жесткости. Пристально так поглядеть. Усомниться. Неужели эти люди строили космический лифт, десятилетиями ломали голову над тем, как приручить центробежную силу и заарканить ее веревкой, сплетенной из углеродных волокон? Боролись с гравитацией и рвали слоеную ткань атмосферы, отстаивая право на космос?
Мальчик лет десяти, опустившись на корточки, ладонью смахивал пыль с прохладного стекла. Топтался на месте, по-гусиному переваливаясь, скучающе смотрел на голубенький шарик планеты. Шарик не вертелся, не укрывался фонтанами взрывов, как в послеобеденных японских мультфильмах, потому не представлял интереса. Так же, не вставая, мальчик лавировал между ног взрослых – к выходу из лоджии.
Дядя, о коленку которого он больно стукнулся лбом, удара не заметил – он уже две минуты наблюдал, как стекло под ногами с хрустом пронзают трещины. Берущие начало прямо у его пят, трещины разбегались в стороны угловатыми изломами, словно морозное кружево, доплетаемое невидимыми пауками во все стороны одновременно… Галлюцинация Не больше чем очередная галлюцинация – такие случаются с дядей повсеместно. Но чем выше лифт поднимался, тем сильнее и опаснее становились видения. Дяде было страшно. Он не мог отказаться от поездки ни под каким предлогом. И он ни за что не сумеет отличить воображаемую катастрофу от взаправдашней, если таковая вдруг произойдет.
Чтобы успокоиться, он глянул в видоискатель соседской камеры. Никаких трещин – только аварийно- красные кроссовки на фоне размытого звездного неба. Дородный мужчина, разместивший цифровую 'мыльницу' на округлом, внушительных размеров пузе, фотографировал… собственные ноги! Он, конечно, мог лечь на пол и, вытянув руку, поймать в кадр все свои три подбородка, но в этом случае он затмил бы не только Землю, а и весь чудесный вид. На флэшке фотоаппарата – уже сто сорок пар кроссовок, все в необычном ракурсе, и, если не сядут аккумуляторы, можно сделать еще сто сорок. Двести восемьдесят пар – неоспоримое доказательство того, что фотограф 'катался' в космос. Друзья по работе удавятся от зависти!
А космос – та самая бездна, тридцать тысяч километров которой пролегли между Землей и Четвертой пересадочной станцией лифта (полым тором из керамики, стали и пластика), – только и делал, что оценивающе смотрел на соблюдающих правила ТБ людей.
Поглядывал на них и я.
Пока не услышал шорох нейлоновой ткани. И вопрос:
– А почему вы не смотрите?
Спрашивала не очаровательная красотка, не розовощекая нимфетка и уже далеко не пышущая зрелой красотой мадам. Голос выдавал: суховатый, задорный. Голос пожилой женщины, каким хорошо читать сказки засыпающим внукам – или произносить разоблачающий гениального преступника монолог.
– Я присяду? – попросила мисс Марпл.
– Конечно! – я указал на откидное сидение подле. Седоволосая женщина, даже внешне похожая на тот образ, который перекочевал в память из детективных романов Агаты Кристи, осторожно присела, сложив руки на коленях.
– Почему вы не смотрите? – повторила она вопрос.
– Не интересно так, – я пожал плечами.
– Да? А как же интересно?
Я вздохнул.
– Интересно надеть скафандр, шлем покрепче, выкарабкаться на крышу.
– О! Я уже однажды так сделала…
– Поднялись на кабинку космического лифта?
– Если бы, – она улыбнулась. – На сосну… Высокую, правда, метров пятнадцать. Я тогда маленькой была, лет семь, не больше, потому мне ума хватило. Я жила с родителями возле Байконура, бредила космосом. Однажды, когда папа был серьезно занят своим ЖРТ, я вскарабкалась на верхушку дерева, расставила руки на манер стабилизаторов. И стартовала.
– В смысле? Сиганули с самой верхушки? – ошеломленно переспросил я.
Она кивнула. А я отчетливо представил, как без таких редких ныне команд 'Продувка… протяжка…', но с визгом упоения девчушка взмывает в воздух, как разгибается с уханьем ветка, разбрасывая хвою, а девочка уже по-другому визжит, понимая, что летит не в ту сторону и первой космической не достигнет…
– Двадцать один перелом, сотрясение мозга. Чудом выжила. Лежа на носилках в машине 'скорой помощи', косилась на трубочки капельниц и думала: вот сейчас заправлюсь, отправлюсь в док на ремонт, а в следующий раз стартую по-настоящему, – она вздохнула. – Вроде бы прихоть, глупость… Из пушки по комарам и все такое… Но даже спустя шестьдесят лет желание попасть в космос меня не оставило.
– Поэтому вы и отправились в этот рейс? Не на экскурсию, не по коммерческим делам, не на Лунную колонию? Чтобы осуществить детскую мечту?
Она снова кивнула, и мы синхронно посмотрели на толкающихся в лоджии людей. Ракетная космонавтика умерла. Ее светлую память втаптывали в пыль те, кто никогда бы не поднялся в небо на суденышке не надежней стиральной машины и уж точно никогда бы не расшифровал архаическую аббревиатуру 'ЖРТ', способного в любой момент суденышко подорвать.
– Дети и внуки собрали на билет, – с признательностью в голосе сказала она. Потом, словно вспомнив, что и у меня есть какое-то прошлое, спросила:
– А вы здесь зачем?
Я не должен был отвечать. Слишком многое стояло на карте. Слишком много сил было потрачено, чтобы сорвать все парой-тройкой неосторожных реплик.
Но я ответил.
Прямо напротив лоджии было окно. Узкое, словно бойница блиндажа. Забранное плексигласом и безопасной мономолекулярной сеткой. В него никто не смотрел. Подумаешь, окошко.
Заглянув в него, можно было увидеть ленту двадцатисантиметровой ширины, площе бумажного листа и в сотни раз прочнее стали. Этот цельный углеродный жгут, растянувшийся на шестьдесят пять тысяч километров, удерживал космический лифт над Землей, не позволяя ему упасть или взмыть ввысь.
– После школы мы с друзьями любили подняться на последний этаж двадцатиэтажного дома, самого высокого в нашем районе. И с высоты поплевать на людей.
– Ага, ваша история тоже началась в детстве… – умолчав о втором сходстве, заметила Ольга Матвеевна.
– Нас было трое: я, Коля и Андрей. Коля был отличным компьютерщиком, Андрей – два года как просек принцип 'денежной пирамиды' и постоянно угощал нас булочками в буфете, а я неплохо ладил с техникой и постоянно что-то бесполезное мастерил. Вместе мы никак скооперироваться не могли, только, не поделив руководство, драться начинали. Поэтому занимали себя тем, что по часу, а то и по два кряду плевали с балкона.
– А чей это был балкон?
– Ничей. Он прямо с лестничной площадки выходил – такая там была планировка. Это был новый, недавно построенный дом, и жили в нем на редкость состоятельные люди. Подъезд закрывался на дверь с цифровым кодовым замком, Коля устройство быстренько обработал. В безветренную погоду плевать сверху было одно удовольствие. Чем больше слюны в плевке – тем точнее летит. Плюнешь – и спрячешься. Потом посмотришь в зеркальце, ушел снаряд в 'молоко' или попал в цель. Опять высунешься. В большинстве
