– Нет, – продолжал он сквозь смех, – наверное, я все-таки это просто так сказал. А он поверил! Конечно, поверил, раз стал так улепетывать! Он, верно, подумал: «Старый Герман – злой человек!» Нет, я просто так говорил, сэр. Я никому ничего вспарывать не собираюсь! Мне в тюрьму неохота! Нет, сэр!
Пенрод поглядел на косу. Потом на Германа. Потом – на газонокосилку. Потом – на Вермана. Потом – на двор, где лежали грабли. Сэм Уильямс в точности повторил его действия.
– Ну, Верман, нам пора, – сказал Герман, – мы ведь еще не накололи дров к ужину.
Братья с веселым хохотом ушли. В конюшне воцарилась гнетущая тишина. Пенрод и Сэм медленно удалились в темную часть сарая. Они то и дело с опаской косились на открытую дверь, сквозь которую в сарай проникал красноватый свет заходящего солнца. То один, то другой по очереди принимались сосредоточенно изучать свои ботинки. Наконец, так и не обменявшись ни словом, они вышли во двор. Но и там они продолжали молчать.
– Ну, ладно, – сказал, наконец, Сэм, – я, пожалуй, пойду.
– Пока, Сэм! – тихо ответил Пенрод.
Он задумчиво смотрел вслед уходящему другу. Потом он тоже пошел домой и посвятил себя на некоторое время неожиданному занятию. Потом он появился в библиотеке. В руках он держал пару вычищенных до блеска ботинок.
Мистер Скофилд в это время читал вечернюю газету. Он хмуро посмотрел на Пенрода.
– Вот, папа, – сказал Пенрод, – я нашел у тебя в комнате ботинки. Ты их снял и надел тапочки. Ботинки были такие пыльные… Я их отнес во двор и почистил. Здорово блестят, а?
– Чтоб мне пусто было! – воскликнул мистер Скофилд.
Он был совершенно ошеломлен поступком сына и не знал, что и подумать. А объяснялось все довольно просто. Пенрод возвращался в цивилизованный мир.
Глава XXIV
МАЛЕНЬКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН
Пенрода стригли. Парикмахерская располагалась на углу улицы, рядом с аптекой. Это была солнечная сторона, и, так как день стоял знойный, Пенрод обливался потом. Чрезвычайно невыгодное состояние, когда тебя стригут! Часть волос, которые падают с парикмахерских ножниц, налипают на потное лицо, лезут в рот, в нос, забиваются за воротник и даже попадают в уши.
Нельзя сказать, чтобы Пенроду не нравилось стричься. Сама по себе стрижка, пожалуй, даже доставляла ему удовольствие. Но вот состриженные волосы… Они нещадно щекотали и кололи. У Пенрода даже слезы навернулись на глаза, и он начал корчиться, ерзать, дергаться и поводить плечами, ежеминутно рискуя, что ножницы па рикмахера отхватят вместе с волосами еще какую-нибудь часть его существа. Наконец, он добился своего: парикмахер задел кончик его уха.
– Уй-й-й! – заныл Пенрод.
– Что, поцарапал немножко? – осведомился парикмахер приторным голосом и неискренне улыбнулся.
– А-а! – немедленно запротестовал Пенрод против квасцов, которые парикмахер приложил к ранке.
– Это не больно, – сказал парикмахер, – но если вы не будете сидеть смирно, вам опять будет больно. Может быть, даже еще больнее.
Опередив таким образом Пенрода, который как раз хотел сказать, что ему и так уже достаточно больно, парикмахер продолжил работу.
Пенрод фыркнул. Он сделал это отнюдь не из презрения к парикмахеру. Просто он пытался сдуть усы, которые образовали волосы, прилипшие к верхней губе.
– Видели бы вы, как смирно сидит у меня, маленький Джорджи Бассет, – продолжал в том же духе парикмахер, – я слышал, его считают лучшим мальчиком у нас в городе.
Пенрод снова фыркнул. Но на этот раз он выражал презрение, ибо был совершенно не согласен с парикмахером.
– А вот по поводу Пенрода Скофилда я что-то не слышал ничего подобного, – не унимался парикмахер.
– Ну и что? – произнес Пенрод, с тудом освободив губы от волос. – Нужно мне очень! Ой-й-й!
– Я слыхал, Джорджи Бассета называют маленьким джентльменом, – подначивал коварный парикмахер.
– Пусть кто-нибудь только попробует меня так назвать, – тут же заявил Пенрод, – пусть только раз попробует! Готов спорить на что угодно: больше ему не захочется пробовать! Ой-й-й!
– Почему не захочется? Что вы с ним сделаете?
– Я-то знаю, что сделаю! Могу поспорить, я у всех отобью охоту так меня называть!
– Даже, если вас так назовет маленькая девочка? Неужели вы ударите маленькую девочку?
– Ну, я… ой-й-й!
– Значит, не ударите маленькую девочку? Нет ведь? – не отставал парикмахер. Он завладел вихром на затылке Пенрода и повернул его голову в совершенно неестественное положение. – Разве не сказано в Библии, что нельзя бить слабый пол? – добавил он.
– Ай! Осторожней!
– Значит, вы ударите даже несчастную слабую девочку? – снова пристал парикмахер.
– Да кто вам говорит, что я ее ударю? – спросил благородный Пенрод. – Я с ней по-другому разделаюсь. Но, уж будьте спокойны, она пожалеет!
– Но вы же не станете ее обзывать, а?
– Не стану! Руганью вреда не причинишь!
– Ну, понятно! – воскликнул парикмахер. – А я вот однажды проходил мимо вашего дома и слышал, что вы кричали шоферу бакалейщика. Значит, вы хотели причинить ему пользу? Надо сказать ему, а то он мне говорил, что если вы попадетесь ему где-нибудь на улице, он с вами рассчитается по-свойски. Он говорил, что сделает с вами то, что вам не понравится. Вот так-то, сэр.
– Пусть сначала меня поймает. Хвалиться-то каждый может.
– И все-таки вы так и не сказали, что намерены сделать маленькой девочке, если она вас назовет маленьким джентльменом? Хотел бы я знать, как вы поступите? Хотя, в общем-то, я и сам знаю, чего от вас ждать.
– Чего же?
– Вы натравите своего старого пса на ее кошку, если у нее есть кошка, – продолжал парикмахер дразнить его.
– А вот и не натравлю!
– Ну, а что вы сделаете?
– Да уж сделаю, не волнуйтесь!
– Ну, а если это будет мальчик? Мальчик подойдет к вам и скажет: «Хэлло, маленький джентльмен!» И что вы намерены предпринять?
– Его счастье, если он вернется домой живым, – мрачно ответил Пенрод.
– А если он будет вас на голову выше?
– Пусть только попробует, – тон у Пенрода стал угрожающим. – Пусть только попробует, и свет в его глазах померкнет. Вот так!
Парикмахер погрузил десять деятельных пальцев в беззащитную голову Пенрода и предпринял все, что от него зависело, чтобы сдвинуть ее с места. Этот парикмахер очень раздражал Пенрода. Он терпел его, сколько мог, но теперь его терпение лопнуло. Правда, он не стал выражать неприязнь прямо по адресу. Он изобрел более хитрый способ. Суть его заключалась в том, что ненависть к парикмахеру он перенес на
