александрийских жриц. Безумная, сатанинская дрожь пробегает по ее телу.
Мэри вызывает духов, демонов, и они приходят. Вдруг появляется точно из невидимого облака, принесенного как будто жемчугом морей, темный образ, поднимается, растет, склоняется над ней… За плечами вдруг сверкнули хрустальные крылья, а все тело подобно ясному пламени ослепительной яркости. Касается ее груди… Уже замирает в объятии, и вдруг слышится ей из пасти золотого ужа шипенье, а изумрудные глаза его начинают зловеще сверкать. Страх охватывает Мэри, она хочет сбросить золотую цепь, но золотые звенья впиваются в ее тело. И на ее теле начинается борьба воздушного огня и холодного металла. Хрустальные огни бегают по ней и, ударяясь в золотые звенья, кажется, звенят и звучат. Огонь и металл борятся за нее. Наконец, она освободила одну руку из золотых обручей и закрыла ею сомкнутые глаза. И все вдруг исчезло. Она на зеленом лугу, на всходах.
О-о!..
Зеленый луг, зеленые всходы обратились в песчаную пустыню.
О-о!..
Чудовищная, страшная, отвратительная птица топтала бриллианты и жемчуга, сапфиры и опалы. Разбрасывала их когтями, раскидывала крыльями.
Мэри очнулась — все исчезло.
Видела свое отражение, осыпанное драгоценностями, в хрустале зеркал.
Но лишь сомкнула глаза, перед ней разверзлась страшная бездна, бездонная пасть, и темный крылатый дух предстал перед ней — ангел смерти.
Вскочила; со звоном упали на мрамор камни, диадемы и браслеты.
— Зачем я здесь?! Чего я хочу? — шепнула.
Но взгляд блуждал по рассыпанным сокровищам, и она опять успокоилась.
И стала смеяться, нервно, громко, безумно, потому что видела, как по всем этим драгоценностям, диамантам, топазам и рубинам, жемчугам и опалам в комичных извивающихся движениях пробирался призрачный искривленный, с засунутыми за проймы жилетки руками, с горбатым носом банкир из «Fliegende Blatter». Мэри смеялась до слез.
— Не помешалась ли я? — спросила себя вполголоса, вытирая слезы.
Потом ей показалось, что перед ней бесконечное голубое озеро.
Тишина и покой.
Мысль стала тонуть в пространстве, в пустоте, в вечности, в небытии…
На другой день она бегала по ювелирным магазинам за новыми драгоценностями.
Купила горсть бриллиантов, хотела бы скупить все бриллианты в городе. Любовалась ими в карете, но, вернувшись домой, посмотрела на них и бросила на ковер своей гостиной.
И это жизнь?!
Мэри покинула Варшаву и переехала совсем в Загановицы. Дворец загановицкий превратился в настоящий заколдованный сад. Под огромными стеклянными крышами поднимались рядами террасы и висячие сады, полные редкими прекраснейшими цветами, к которым Мэри теперь почувствовала настоящую страсть. Была проведена вода и под стеклянными сводами журчали пенясь водопады и дремали среди чудовищных папоротников, и орхидей тихие заколдованные озера. Уничтожены были этажи и устроены колоссальные залы с мраморными колоннами.
Когда лежал снег, Мэри гуляла среди одуряющего аромата цветов или купалась в мраморных бассейнах своих озер. Чудные заморские птицы были привезены в Загановицы с Востока: ручные ибисы и марабу брали корм из рук Мэри, великолепные черные лебеди и другие, белые с черными шеями и красными клювами, плавали в особо устроенных прудах. Мэри велела их потом выкрасить в синий, зеленый, голубой цвета, а некоторые вызолотить и посеребрить.
Различной окраски попугаи и колибри качались на ветках олеандров, пальм, померанцев и кипарисов. Сказочной величины черепахи лежали на паркете или свободно гуляли по галлереям.
Прекрасные девушки с Кавказа прислуживали Мэри. Дворец загановицкий, окруженный стеной, замкнутый для всех, стал в окрестностях и еще дальше легендой, а его обладательница особой «совсем спятившей».
Рассказывали совсем невероятные вещи…
Набожные дворянки, экономки и дочери управляющих крестились при одном названии «этой чертовщины».
И здесь, как в опустевшем замке в Варшаве, в Загановицах была за железной дверью, без окон, с люками в стеклянной покатой крыше, беседка, куда не входил никто, кроме Мэри.
Это уже не была сокровищница; посреди на каменных плитах стоял алтарь, по образцу древних жертвенных алтарей. Здесь Мэри бросала драгоценные смолы и благовония на щепки кедрового дерева, насыщенного маслами, и утопала в клубах дыма, потом падала на колени и начинала молиться. Это не была просьба о чем-либо, о прощении каких-либо грехов. Это была какая-то внутренняя потребность обоготворения, потребность чем-нибудь жить, чему-нибудь поклоняться и любить, потребность чего-то сверхчеловеческого, импонирующего, громадного, бесконечного и вечного.
— Бог отцов моих! — взывала Мэри в облаках дыма. — Бог отцов моих, Бог Авраама, Исаака и Иакова!
Боже, Ты вышел из Сеира и проходил поля Эдома, когда дрогнула земля, разверзлось небо и пролились облака. Растаяли горы пред лицом Твоим, гора Синай пред лицом Твоим, Бога Израиля…
Глубину вещей открывает Он в темноте, выводит на свет тень смерти…
Подняли реки, о Боже! подняли реки свой шум; подняли реки волны свои…
Над шумом великих вод, над сильными морскими волнами Ты сильнее на высотах Своих.
Пусть пляшут поля и все, что на них, пусть говорят все лесные деревья…
Ты царствуешь; танцуй, земля, веселитесь, острова!..
Как воск тают горы пред лицом Твоим, пред лицом Бога всей земли…
Пусть шумит море и все, что живет в нем, вне его, и все, что живет за ним.
Пусть реки плещут руками; пусть возрадуются все горы…
Он открывает глубину вещей во мраке, выводит на свет тень смерти…
Мэри пришла в экстаз. В дыме благовоний видела она ангелов, целые их воинства.
То странные чудовищные звери с людскими лицами мерещились в дыму, то казалось, слетаются возницы на колесницах, с огненными конями и огненными колесами.
Потом протягивались к ней чьи-то руки, и чей-то голос говорил: «Иди!»
«Пойдешь со Мной из Ливана, возлюбленная Моя, из Ливана пойдешь со Мной и взглянешь с вершины Амана, с вершины горы Санир и Гермон»…
— Воистину приду я скоро. Аминь…
