По дороге домой Женя купила в киоске тот самый спецвыпуск «Курьера», развернула на ходу, увидела свою перекошенную физиономию и совсем приуныла. Все так плохо, гадко!
Дома она уселась перед телевизором, тупо воззрившись на экран. Там бегали мультипликационные зверушки, и она вдруг поймала себя на мысли, что все произошедшее с ней за последние дни столь же бессмысленно, хотя и занимательно, как и происходящее на экране.
Она вспомнила Кавалерову. Со странностями, но неплохая девчонка. Всегда давала списать, не кичилась тем, что была круглой отличницей. Правда, держалась особняком, на мальчишек даже не смотрела, хотя вовсе не страшилка. Женя вспомнила выпускной вечер. Все слегка подпили, в том числе и Глаша. Пошли рассуждения о смысле жизни, о долге. Глаша тогда неожиданно завелась и стала горячо и совсем непонятно рассуждать про некий абсолют, который стоит познать — и жизнь в корне изменится. Она утверждала: истина где-то рядом, но поймать ее за хвостик непросто. Впрочем, Женя мало чего запомнила из туманных рассуждений. Всплывало в памяти разрумянившееся Глашино лицо, поблескивающие в полутьме пустого класса глаза. Вот и доискалась абсолюта. С помощью наркотиков! А что, если позвонить ей? Они никогда не были подругами. Нормальные, ровные отношения… Но ведь Глаше сейчас, возможно, так же плохо, как и ей. А может, и неплохо. Может, ей все равно. Ищет свой абсолют. А какая, собственно, разница, при помощи чего: водки, наркотиков, религии, политики?..
Женя в нерешительности стояла перед телефоном. Зачем влезать в чужую жизнь? У нее свои проблемы, у меня свои… Все же сняла трубку и набрала номер Кавалеровых, который предварительно раскопала в своей записной книжке.
К телефону подошла мать Глаши. Прежде чем позвать Глафиру, поговорила с Женей, узнала, что она проходит практику в милиции, позвала в гости.
Потом в трубке довольно долго сохранялось молчание, лишь слышались отдаленные голоса, как показалось Жене, на повышенных тонах.
— Алло? — наконец услышала она.
— Здравствуй, это Белова.
— А-а… — безучастно прозвучал голос Глафиры, — привет.
— Не рада меня слышать?
— Не рада.
— Почему?
— Как тебе сказать… — Она замолчала, видимо только из вежливости не вешая трубку.
Женя неожиданно для себя рассердилась:
— Однако быстро ты забываешь…
— Что забываю?
— Да все: школу, наш класс, выпускной вечер… Что с тобой случилось?
— Случилось? Да ничего не случилось. Просто…
— Что просто?
— Не люблю, когда в душу лезут.
— А я разве лезу? И пары слов не сказала.
— Не ты, а мама. Будет тебя ставить в пример как образец благополучия. Вот это и надоело.
— А можно я приду сейчас к тебе?
— Зачем?
— Посмотреть на тебя хочу, поговорить…
— О чем нам говорить?
— Думаю, найдутся общие темы.
— Сомневаюсь. Я, конечно, не могу тебе отказать, но лучше бы ты оставила меня в покое.
— Извини за настойчивость, и все-таки давай повидаемся.
— Что ж, приходи. Но на теплый прием не рассчитывай.
Кавалерова-старшая, похоже, действительно была рада Жениному появлению. В голосе ее сквозили почему-то просительные нотки, словно Женя делала ей одолжение своим визитом.
— Ты даже не представляешь, как я рада видеть тебя! И как вовремя ты появилась!
— Вы о чем?
— Понимаешь, у Глаши… как сказать… — она запнулась, — нечто вроде депрессии. Может быть, твое появление расшевелит ее.
Глаша лежала на широкой тахте лицом вверх и безучастно смотрела в потолок.
— Привет, — сказала Женя.
— Пришла все-таки. Садись.
Женя села и огляделась. Эту комнату она хорошо помнила, но с тех пор, когда она была здесь в последний раз, обстановка разительно изменилась. Куда делись самодельные полки с книгами, обшарпанный письменный стол, узкая кроватка? Их сменила стильная мебель, превосходный ковер на полу, секретер — вершина современного дизайна. Из прежней обстановки остались лишь настенные старинные часы в темном деревянном футляре.
— Неплохо живете, — констатировала Женя.
— А-а, эти… — Она указала на стену, должно быть, имея в виду родителей. — Забогатели на старости лет, всю жизнь гордились своей честной бедностью, — она язвительно засмеялась, — а оказались такими же, как все. С раннего детства внушали мне, что главное на свете — радость общения, чистота отношений, любовь к ближнему.
— Вы, девочки, может, кофе хотите? — вкрадчиво спросила заглянувшая в комнату Кавалерова-старшая.
— Можно, — не поднимая головы, сказала Глафира, — и виски принеси.
— Виски? — удивилась Кавалерова-стар-шая. — Может быть, что-нибудь полегче: ликер или сухое вино?
— Я же сказала!
Женя засмеялась — сегодня уже второй раз ей предлагали виски.
— Ты чего?
— Так. — Женя сделала постную физиономию.
— Надо мной смеешься?
— Нет, конечно.
Глафира поднялась с тахты и встала напротив Жени. Она была одета в черную футболку размера на три больше, чем требовалось.
— Конечно, я смешна, — продолжила она, — особенно в твоих глазах. Все у тебя в норме, заканчиваешь институт, впереди интересная работа, замужество… Послушай, у тебя уже было?
— Что? — не поняла Женя.
— Ну, с мальчиком, с мужчиной…
— А… — Женя поняла. — Вообще-то да…
— Любовь или как? Женя покраснела:
— Как тебе сказать…
— Да ничего и не надо говорить. Физиология?
— Вроде того, — неопределенно промямлила Женя.
— А у меня вот не было. До сих пор. И знаешь почему? Я слишком была занята поисками…
— Поисками чего?
— Если бы я знала! Тогда в школе, помнишь, на выпускном, я бормотала что-то об абсолюте… Но что это — понимала плохо. Вообще даже не понимала.
— А теперь?
Появилась Кавалерова-старшая, катившая перед собой столик с напитками и с закуской.
— Ой! — с преувеличенным восторгом воскликнула Глафира. — Мама приехала! Здравствуй, мамочка!
Неожиданно она рывком стащила с себя футболку и осталась голой.
— Ты чего?! — всполошилась Кавалерова-старшая.
— Жарко.
— Приди в себя, ты же не одна.
— Я, мамочка, нудистка. Ты же сама проповедовала слияние с природой. Прекрасно помню, как мы купались голышом на Селигере, да и на Белой.
— На природе, но не дома же?
— А дома еще лучше — нет посторонних глаз. Не ее же мне стесняться, — она кивнула на Женю, — мы десятки раз видели друг друга в душе.
Мать фыркнула и, тряхнув головой, вышла из комнаты.
— Ты чего? — спросила Женя.
— Я же сказала — жарко. А может, тебя соблазняю. Представь, что я — лесбиянка. Мужиков у меня не было, так хоть… — Она не закончила и залилась глупым визгливым смехом.
«А вдруг у нее действительно не все дома?» — испугалась Женя, вспомнив слова майора.
— Давай лучше выпьем, — предложила Глаша и, не дожидаясь согласия, плеснула в стаканы виски, бросила лед. — За встречу, подруга!
Женя сделала глоток и отставила свой стакан. Нежно звякнул лед.
— Хорошее виски, — заметила Глаша. — И мы теперь многое можем себе позволить, — произнесла она нарочитым басом, видно передразнивая отца. — Папочка вовремя сориентировался. Богатеньких сейчас много, всем вдруг приспичило иметь собственные дома, не дома даже, а виллы, дворцы. Вот папочка и старается. Сначала проектированием занимался, а теперь создал строительную фирму. Дела идут неплохо, от заказчиков нет отбоя. А мамочка дома сидит… Вот
