— А ведь в самом деле! — удивилась Женя. — Как это мы про нее забыли?
— Я и не забывал. Просто время поджимает. То одно, то другое…
Решили пойти в пельменную. А пока шли, Альберт по просьбе Жени рассказывал ей о Шакале:
— Он как будто не тихореченский. Появился здесь лет восемь назад. На первый взгляд ничего особенного. Сейчас ему между сорока и пятьюдесятью. Невысокого роста, прихрамывает, по-моему, на левую ногу, глаза серо-голубые, волосы светлые, редкие.
— Ты прямо ориентировку читаешь, — хмыкнула Женя.
— Именно. Он не судим. Во всяком случае, в документах судимость не фигурирует.
— Ты хочешь сказать, он мог сменить документы?
— Вполне возможно. Я же говорю: он не местный. Никто его раньше не знал. Приехал, как говорят, откуда-то с севера. Открыл кооператив — между прочим, по организации ритуальных услуг. Могилки обустраивал, памятники простенькие изготавливал, ну и так далее. Потом прибрал к рукам рынок. Обложил данью торговцев, в основном с юга.
Потом настала очередь мелких кооператоров. Возможно, у Шакала имелись осведомители в городских властных структурах, в милиции… Короче, законопослушных он не трогал. Так продолжалось года три. Потом грянули реформы. Для таких, как Шакал, и вовсе настали золотые времена. При всеобщей неразберихе можно было творить все, что угодно…
— И его ни разу не схватили за руку?
— Представь себе. Всегда выходил сухим из воды. Кое-кого из его братков посадили, но ни разу они не показали на своего шефа. Оно и понятно: такие долго не сидят, если вообще садятся. Дадут, кому надо, на лапу… Влияние Шакала все увеличивалось. Он подгреб под себя два городских рынка, завладел сетью уличных киосков, запустил руку в промышленные предприятия. В Тихореченске имеются еще две-три группировки. Они ведут непрерывную борьбу за сферы влияния. В последнее время, как говорят, авторитет Шакала несколько пошатнулся. Последовали кровавые разборки. Он вроде бы вышел победителем, но, как обстоят дела в реальности, я не знаю… Мы пришли. Вот она — пельменная.
На опрятном зеленом пустыре стоял передвижной модуль, перед ним на заасфальтированном пятачке — белые пластиковые столы и стулья. Народу почти не было. Альберт и Женя уселись за стол, Альберт сделал заказ.
— Я не могу понять только одного, — сказала Женя. — Зачем Шакалу лезть во всю эту мистику?
— Не знаю, — Альберт мельком взглянул на Женю, — возможно, с жиру бесится. Или пытается таким образом поднять авторитет, нагнать жути на приближенных. Не исключено, что он действительно свихнулся.
Официант поставил обед на столик.
— Припоминаешь меня? — спросил Альберт. Официант кивнул.
— У вашей харчевни чья крыша? Шакала? Парень вновь кивнул и отвел глаза.
— А про самого что слышно? Про Шакала то есть? Жив-здоров?
— С неделю не видать. Болтают, к святым местам поехал.
— К каким святым местам?
— Не знаю, так говорят. Но в городе его точно нет. — На пороге модуля возникла крепкая плечистая фигура, и официант поспешно отошел.
Совсем рядом послышался шум подъехавшего автомобиля. Почти сразу же Женя увидела быстро приближающегося Пашку. Заметил его и Альберт.
— Смотри-ка, твой оруженосец пожаловал. Давненько его не было видно.
— Привет, — сказал Пашка. — Женя, можно тебя на минутку?
— Ну, конечно, секреты! — насмешливо произнес Альберт. — Иди уж…
— Тебя немедленно желает видеть дед, — шепотом произнес Пашка. — Очень настоятельно просил приехать. Сам все расскажет.
— Я тебя оставлю, — извиняющимся тоном сказала Женя Альберту. — Вернусь через полчаса.
— Раз нужно — значит, нужно, — сказал Альберт и стал доедать остывающие пельмени.
— Ты, Пашенька, день ото дня становишься все загадочней. То вдруг исчезаешь, то так же внезапно появляешься, — сказала Женя, влезая в машину.
— Ошибаешься, — парень усмехнулся, — я всегда рядом, правда, некоторые этого не замечают. А где Кавалерова? — вдруг спросил Пашка.
— Не знаю. Родители куда-то увезли. А ты знаешь о наших приключениях?
— Как же! Наслышаны! — И добавил: — Из-за таких, как Кавалерова, на свете происходит много неприятного.
— То есть?
— Чего прикидываешься? Неужели не понимаешь? Тебя чуть не убили, а ради кого? Ради придурковатой наркоманки. Случись с ней что, вот ни капельки бы не расстроился. Ты — другое дело!
«Старая песня», — обозлилась Женя.
— Мне надоели твои идиотские разговоры. Она ничем не хуже тебя!
Пашка засмеялся.
— Она — отброс. Вроде вон тех. — Он кивнул на кучку потрепанного вида мужиков, толпящихся возле пивного ларька. — Но от этих хоть какая-то польза есть. Они работают. Они нарожали детей, пусть себе подобных, но тоже способных держать в руках молоток и лопату. Они, конечно, рабы, но без их труда невозможно процветание общества — лучшей его половины, во всяком случае.
— Ты, как я понимаю, и есть представитель этой лучшей половины?
— А почему нет? Во всяком случае, я не собираюсь прожить отпущенное мне время между пахотой и бутылкой. И все же я утверждаю: Кавалерова хуже, чем эти… Она вообще слякоть. Никчемное, развращенное до мозга костей существо. Гедонистка хренова!
— Кто?!
— Гедонистка. То есть живущая ради наслаждений, удовольствий…
— А ты разве стремишься не к тому же?
— Я? — Пашка вновь повернулся к ней лицом. — Конечно, я не чуждаюсь удовольствий, но ведь я не паразитирую на обществе. Я работаю, добываю хлеб насущный в поте лица своего, а не накачиваю себя всякой дрянью, не мучаюсь от безделья. А эта и ей подобные — бессмысленные амебы. Но и амебы лучше. Они дадут потомство, произведут новых амеб, а Кавалерова? Она даже ребенка родить не сможет.
— Это почему?
— Не сможет! А если и родит, то какого-нибудь урода, которого общество будет вынуждено кормить.
— Однако ты и тип!
— Нормальный тип, — хмыкнул Пашка. — Во всяком случае, отношу себя к здоровой части общества.
— А меня?
— Естественно, к здоровой, но… — Он запнулся.
— Договаривай.
— Такие, как ты, мешают обществу развиваться в нужном направлении. Они твердят о гуманизме, о доброте и ответственности за других. Но за каких других? За пьянь, за наркоманов? Но без них общество зажило бы намного лучше. Я бы на месте властей вообще не трогал люмпенов. Напротив, легализовал бы наркотики. Понимаешь, в обществе всегда происходит отбраковка нежизнеспособного материала. Если до сих пор — я имею в виду всю предыдущую историю человечества — в обществе происходил естественный отбор: слабые погибали, сильные выживали, то теперь ситуация изменилась. Массовый голод не наблюдается, тотальные войны и репрессии в прошлом. Наука дала человечеству эффективные лекарства. Уровень жизни сразу же подскочил. В начале двадцатого века средняя продолжительность жизни не достигала и сорока лет, причем во всем мире, а теперь в отдельных странах она превышает семьдесят лет. Общество стареет. Старение приводит к падению рождаемости, а значит, к еще большему старению. А ведь селекция для всех живых существ — путь к улучшению породы. Слабых отбраковывают, сильные предназначены для размножения. Не так ли? Женя молчала.
— Ага, значит, согласна. Развиваю свои мысли. Именно непрерывная селекция являлась залогом здоровья общества. Как только это дело пустили на самотек, страна развалилась. Такие случаи уже имели место в истории. Рим, как известно, праздность погубила.
— А на Западе? — поинтересовалась Женя. — Там, по-моему, не было репрессий. Или, как ты выражаешься, селекции.
— Ну почему же? А Германия?
— Ты что же, за газовые печи?
— Не передергивай. Я не за печи, я хочу пояснить другое. Поскольку искусственного отбора не происходит, природа, высшие силы, уж я не знаю, кто конкретно, проводят свою линию. Алкоголь, наркотики… Появляются новые, неведомые до сих пор болезни. СПИД, например. Опять же кого они поражают в первую очередь? Тех же наркоманов, педиков всяких… Природные механизмы остаются неизменными. Если раньше какой-нибудь грипп уносил миллионы жизней, то теперь с ним легко справляются. Но появляются новые болезни. Найдут лекарство против СПИДа — придет другая зараза. Это неизбежно.
— И что же ты предлагаешь?
— Не мешать! Если Кавалеровой написано на роду исчезнуть, и пусть исчезает.
— Интересные теории. А если, допустим, и твоя личность кому-нибудь не нравится? Рассуждения кажутся фашистскими? И тебя можно… того?
— Уничтожить?
— Ну да.
— Резонный вопрос. Собственно, он по сути является ответом. Конечно, можно. Все живые существа поставлены в одинаковые условия. Я же сказал: выживает сильнейший. Но ведь я не дам так просто себя уничтожить. Я буду сопротивляться. Изо всех сил! А Кавалерова сопротивляться не способна. У нее, я думаю, даже инстинкт самосохранения отсутствует. Если бы не ты, ее наверняка прикончили бы.
— Так считаешь?
— А ты нет? Не кривишь ли душой?
— На нее было три нападения. Причем только в одном защитила ее я. А в первых двух, она сама проявила завидную расторопность.
— Ну я не знаю, что уж там она проявила, но хочу остаться при своем мнении. Да и разговаривать уже времени нет. Мы приехали. Вон дед стоит у ворот,
