Русский Сюжетъ

Якушкин заснул на час, не более. Внизу, как и было договорено с хозяевами, его уже ждал экипаж. Слуга снес багаж. В доме, боясь разбудить вчерашних полуночников, все ходили на цыпочках. Якушкин разыскал горничную На­таши и наказал ей, чтобы, как только она заприметит, что барышня проснулась, поставила бы под дверь вот эту игруш­ку, предварительно заведя ее ключиком. Та лукаво кивнула: мол, сделаю.

...Якушкин был уже далеко на дороге в свое имение, когда Наташа, услышав нежные трели за дверью, открыла ее. Между прутьями клетки была вложена записка по-французски: «Это для Вас, Наташа. Ваш верный Якушкин».

* * *

Шло время. Иван Дмитриевич по-прежнему бывал у Щербатовых. Уже не мог не бывать. 10 августа 1816 года он пишет другу Ивану сумбурное, полное недосказанностей письмо: «Я еще не знаю даже точно, что мне сказать тебе, но мне непременно нужно говорить с тобой». Конеч­но, у давних друзей много общих тем, они привыкли обме­ниваться мыслями и выслушивать мнения друг друга, но в данном случае то, в чем хотелось признаться Якушкину, касалось слишком личных вещей. Он всегда говорил на та­кие темы нехотя, как бы превозмогая себя.

Дело в том, что Якушкину было совершенно ясно: он любит Наташу Щербатову. Он всегда, еще мальчишкой, любил ее. А сейчас, когда они оба стали взрослыми, щербатовский дом неудержимо манил его, и все же, пересиливая себя, Иван Дмитриевич вовсе устранился от визитов. По­чему? Он совершенно сбит с толку обхождением Наташи – приветливым, милым, всегда ровным. А ему так хочется за­метить на любимом лице хоть немного волнения при встрече.

                                                     

 Когда человек вышел с поля брани живым и невредимым, ему кажется, что нет силы, способной преградить дорогу к счастью. Якушкин возвращался не просто на родину, в мирную жизнь, а к девушке, которую давно любил.

Якушкина страшит участь остаться в сердце Наташи на правах почти родного человека, однако не избранника, не любимого мужчины. Но похоже, дело обстоит как раз са­мым печальным образом: для Наташи он еще один стар­ший брат. И ему, дерзко стоявшему под градом картечи, эта догадка казалась смертельным приговором.

Самой Наташе Якушкин пишет много. Страшась уз­нать от нее убийственную правду, он часто повторяет слово «дружба». В сотый раз говорит, какая для него необходи­мость получать от «милого друга» доказательства этой дружбы. Наташа-то в этом ему не отказывает, хотя пре­красно понимает, что речь идет о любви. Его любви, Якуш­кина. И она не знала, как ей быть.

Припоминая свои отношения с Иваном Дмитриевичем, Наташа, честная душа, во всем винит себя. Наверное, она ненароком подавала ему излишние надежды. А ведь заме­тив вспыхнувшую страсть, она по обязанности близкого человека должна была сделать все, чтобы не дать ей разго­реться. Но так приятно чувствовать себя обожаемой, вести увлекательную женскую игру, видеть у своих ног красивого и столь достойного человека!

Когда Наташа спохватилась, было поздно. С отчаяни­ем она пишет брату, как жестоко винит себя в мелочном тщеславии, обернувшемся для Якушкина огромной драмой: «Меня ты должен осыпать упреками, я их заслуживаю... Я ввергла в бездну несчастия друга, любезного твоему серд­цу, товарища твоего счастливого детства... Раскаяние меня мучит... Сколько вероломства в моем поведении! Я понесу кару за то во всю мою жизнь».

Сердцу не прикажешь. Глубоко уважая Якушкина, считая его достойнейшим из людей, Наташа его не любит.

Однако она готова дать согласие на брак с ним. В смятении девушка обращается к брату за советом: как тот скажет, так она и поступит. «Ты должен все знать. Нужно, чтобы ты через мое перо узнал то, что ты, быть может, давно знал в глубине своего сердца... Якушкин меня любит... Его от­чаяние, его болезнь были вызваны крушением всех его надежд... Подумай об ответе, который ты должен мне дать. Покой, я скажу больше, жизнь твоего друга от этого зави­сит. Не бойся предложить мне средство, наиболее верное для обеспечения счастья Якушкина... Я благодарила бы небо, если бы могла вернуть мир этой небесной душе пожер­твованием моих надежд. Мой друг, подумай же о твоем от­вете. Остерегись приговорить твоего несчастного друга, это существо, исключительное по благородству и стойкости сво­их чувств...»

Объяснение друзей вышло тяжелым. Страдая сам и пытаясь говорить как можно мягче, Щербатов сказал о том, что для Якушкина уже не было тайной: для Наташи он друг, брат, но не властелин ее сердца.

Между тем среди окружения Якушкина невозможно было отыскать человека, равнодушного к нему. Он букваль­но пленял и мужчин, и женщин. Вот что писала об Иване Дмитриевиче одна из петербургских барышень, понимав­шая толк в мужском обаянии, Софья Салтыкова: «Он оча­рователен, прекрасно воспитан, умен, имеет, как говорит­ся, прекрасную душу, всеми вообще любим и ценим... Этот молодой человек положительно совершенство».

И вот этот молодой человек держал сейчас палец на спусковом крючке пистолета. От самоубийства его уберег­ли друзья. Поняв, что дело принимает серьезный оборот, товарищи-офицеры принялись дежурить возле него, не оставляя одного ни днем, ни ночью. Насколько это было необходимо, известно от тех, кто не понаслышке знал о событиях на квартире Ивана Дмитриевича, где друзья «несколько раз спасали его от собственных рук».

Драму Якушкина близко приняли к сердцу даже родственники друзей. Мать одного из товарищей в записке, переданной Якушкину, умоляла разрешить ей посетить его и не приводить приговор в исполнение хотя бы ради Наташи. Каково будет ей жить дальше?

«Может быть, я бы вам могла сообщить кое-что утешительное, если бы вы согласились продолжить еще жизнь на несколько дней и позволили бы с вами побеседовать, – писала она. – Я прошу только этой милости...»

Наверное, Якушкин не отказал ей. Но что это могло изменить? Ясно, что ничего «утешительного» убитому горем человеку никто сообщить не мог.

...Постоянно находясь возле павшего духом товарища, друзья надеялись: острое отчаяние долго не продержится, пройдет потихоньку.

                                       

Несчастная любовь Якушкина к Наташе Щербатовой обернулась для него большой душевной драмой. Жизнь потеряла в его глазах цену. Будучи членом тайного общества, Якушкин хотел пожертвовать собою ради свободы других. Однако судьба распорядилась иначе...

Несчастной любви Якушкина к Наталии Щербатовой впоследствии многие декабристы уделили в воспоминаниях хотя бы несколько строк, иногда полунамеками, как бы не желая касаться тайны, которая принадлежала не им. Примечательно, что среди крушений и личных тягостных испытаний, выпавших на их долю, любовная драма, пережитая другом, не забылась. Значит, они – корда-то щеголи и герои бесконечных романтических похождений – понимали, что чувство Якушкина к Наташе – особого свойства и не каждому такое выпадает. Их товарищ был не неврастеником или впечатлительным поэтом, а боевым офицером, который три года провел в сражениях. И они видели в Якушкине избранника, которому послано в этой роковой любви изведать большее, нежели довелось им.

...В конце концов организм Ивана Дмитриевича не сладил с тем напряжением, в котором находился. Он опять заболел лихорадкой, подхваченной им еще в походах. Врачи не ручались за хороший исход. Продолжая дежурить у постели больного, друзья думали, что пусть уж лучше смерть от болезни, в беспамятстве, чем от собственных рук, когда навеки губишь свою душу.

А Якушкин меж тем стал поправляться. Всем казалось, что его оставляет не только болезнь, но и то