разозлен бездействием, чтобы в нем осталось место для робости. Крылатая Виктория парила в небесах, увлекая его за собою, и успех казался совсем близким. Он надеялся управиться с Испанией в два-три года, а через пять — штурмовать Карфаген. Но вот прошло шесть лет, а в мире как будто и немногое изменилось. В тот раз он плыл в направлении, противоположном цели, а Африка представлялась близкой, теперь же его флот движется на юг, но все еще не в Карфаген. Сейчас он, как никогда прежде, был подготовлен к ведению войны и знал, что одолеет любого соперника в любых условиях, однако под оболочкой оптимизма в глубинах его души бродила тревога, поднимавшая осадок зловещих чувств, сгущавшая мрак, подобно тому, как под сверкающими брызгами теплых волн скрывается холодный сумрак подводных течений. Впереди у него, несомненно, будет радость побед, но, однажды погрузившись с головою в войну, он познал основанье, на котором воздвигается успех. Там, глубоко внутри войны — гримасы Ужаса и Страха, Отчаянья и Боли, гибель друзей, коварство союзников, измены сограждан и Смерть, Смерть, Смерть, смерть воинов, вражеских и своих, смерть тысяч мирных жителей, которою искупаются проступки единиц.
Сципион не сомневался в справедливости и — что еще важнее — в неизбежности этой войны. Однако, вкусив в последнее время радостей мирной жизни, он с трудом, насильно возвращался к жестокости своего ремесла полководца. Но в противостоянии двух величайших держав современности кто- то должен пасть. «Так пусть же погибнут худшие, — говорил себе Сципион, — пусть восторжествуют в мире простые честные нравы римлян и будет попран развращенный незаслуженным торгашеским богатством Карфаген».
Память вернула его в события прошлого дня. Он снова увидел двух женщин, благословляющих его в поход. Одна из них являла собою суровость и волю, другая — величие и торжество. Фигура матери была напряжена, словно она уже взвалила себе на плечи груз предстоящих сыновних трудов, приняла на себя все его неудачи, разделила с ним самые черные дни. Эмилия олицетворяла успех, воплощала высшую цель — победу народа римского над Карфагеном, Сципиона — над Ганнибалом, своим обликом она предсказывала триумф и одновременно призывала к нему. Мог ли он в чем-либо сомневаться, обладая духовной силой такого напутствия!
Потом он вспомнил ревущую толпу сограждан, принявших эстафету проводов от самых близких людей. Их чувства не были столь утонченны и возвышенны, но содержали великую мощь солидарности народа. Казалось, сумей Сципион перенести этот грозный рев в Ливию, и стены Карфагена рухнут от одного только сотрясения воздуха. Правда, тут же Публий поймал себя на мысли, что не стоит особо обольщаться ликованием плебса, который так же дружно рукоплескал и авантюристу — Теренцию Варрону. Однако в следующий момент он подумал, что, несмотря на трудности и заблужденья, народ растет вместе с возмужаньем государства, ибо на смену восторга дутыми лозунгами Варрона пришло признанье Фабия Максима и Клавдия Марцелла. И разве нынешняя поддержка, оказанная ему, Публию Корнелию Сципиону, не есть выражение прогресса сознания простых граждан Республики?
Между тем, пока Сципион предавался размышлениям, наслаждаясь паузой в делах, суда двигались вперед. В Путеолах экспедиция позволила себе передышку и пополнила запасы продовольствия. Через день путешествие продолжилось, и вскоре флотилия Сципиона вошла в гавань сицилийского города Панорма.
Сицилия
1
Прибыв в провинцию, Публий сразу же с головою окунулся в хозяйственные и организационные дела. Важнейший вопрос, который в первую очередь требовал разрешения, состоял в том, чтобы определить: переправляться ему в Африку в этом году или же дожидаться весны. Сципион не привык напрасно терять время, да и политическая обстановка в Риме вынуждала его торопиться. Сейчас он был консулом, и никто не мог воспротивиться его воле, следующий же год означал избрание новых магистратов, соответственно — новый виток политической борьбы, а следовательно, новые козни противников. Однако затевать столь грандиозное предприятие, как поход на Карфаген, не подготовив его должным образом, не следовало. Решение можно было принять, только изучив состояние сицилийских войск, общую ситуацию на острове, а также — в самой Африке.
Уже почти год Сципион не имел определенных сведений о своих нумидийских союзниках. Масинисса, по слухам, вел тяжелую борьбу за власть в своем царстве, развернувшуюся после смерти его отца Галы. О Сифаксе и вовсе не было никакой информации, и это настораживало, так как вынуждало сомневаться в его верности. Поэтому консул сразу же по прибытии в Сицилию приказал Гаю Лелию организовать экспедицию в Ливию с целью произвести полномасштабную разведку. Сам же он вместе с претором Луцием Эмилием Папом объезжал места стоянки легионов, делал смотр войскам и формировал подразделения для своего похода. При этом он отдавал предпочтение солдатам, служившим у Клавдия Марцелла, поскольку считал их наиболее подготовленными как для битвы в чистом поле, так и для штурма укреплений, высоко ценил Публий и их победные традиции. К каннским легионам консул пока только присматривался. Опалу, которой их подвергло государство, он считал не вполне справедливой, поскольку главными виновниками того знаменитого поражения, по его мнению, были военачальники. Поэтому он желал помочь этим солдатам, в большинстве своем спасенным от истребления у Ауфида им же самим, заново заслужить себе имя римлян, граждан и победителей. Но у него вызывало опасения то, что длительное бездействие могло испортить их воинские качества. Кроме того, внимание, оказанное этим, обесславленным легионам оскорбило бы других солдат. Привезенных из Италии добровольцев, включавших и новичков, и ветеранов испанской кампании, он распределил по центуриям сицилийских легионов, желая сделать все свои подразделения равноценными и создать условия, подстегивающие новобранцев соревноваться в выучке и доблести с опытными воинами. Чтобы вооружить не имеющих снаряжения, Сципион прибегал ко всевозможным хитростям и уловкам.
Так, например, он выбрал из семей местной знати триста самых избалованных и развратных юнцов и обязал их вступить в войско в качестве всадников. При этом офицеры Сципиона громогласно заявляли о великой чести, выпавшей на долю этих избранных молодых людей, но попутно так живописно изображали ужасы предстоящего похода в логово жестокого врага, что порождали ропот сицилийских аристократов и повергали в трепет их сынков. Когда эти всадники в великолепном снаряжении, дрожащие от страха за свои жизни, собрались вместе, дабы предстать перед консулом, им дали понять, что Сципион — самый великодушный из всех полководцев, явленных историей человечества, и насильно уводить на чужбину никого не собирается. Затем сицилийцам предоставили возможность несколько часов потерзаться стыдом и сомнениями, а наутро, после бессонной ночи, их с самым радушным видом поприветствовал консул и объявил, что превыше всего ставит честность и добрую волю, поэтому желает знать истинное настроение своих воинов и предлагает им высказаться по поводу африканской кампании со всею прямотою. Но и теперь страстно мечтающие избавиться от службы сицилийцы молчали, опасаясь дурных последствий излишней искренности. Однако такое их поведение было предусмотрено заранее, и накануне римляне договорились с одним из всадников, чтобы он демонстративно отказался от участия в походе якобы для проверки твердости духа остальных его соотечественников. В ожидании награды он поступил так, как ему предписывалось, и, выразив сомнение в своих воинских способностях, сказал, что хотел бы остаться на родине. Сципион задумался, делая вид, будто огорчен услышанным, потом просветлел, похвалил сицилийца за честность и освободил его от воинской службы, поставив единственным условием требование снарядить вместо себя одного из италийских добровольцев. Видя такой исход дела, остальные всадники последовали поданному примеру и все благополучно избегли страшившей их участи, с радостью передав своих коней, вооружение и прочие принадлежности людям Сципиона. Публий мягко попрощался с этими сицилийцами, выразив надежду, что когда-нибудь они еще послужат их общему Отечеству. Таким образом, без видимого насилия, при всеобщем удовлетворении был создан надежный конный отряд.
