Возвращая нравственный долг погибшим соотечественникам и в том числе своим родным, Сципион приступил к последнему, третьему действу посмертных почестей. До этого было совершено захоронение останков павших и вслед за тем — наказаны их обидчики, теперь же предстояло исполнить обет об организации погребальных игр, данный Публием у братской могилы. В Новом Карфагене Сципион сразу начал подготовку к мрачным торжествам. Он решил прибегнуть к самому суровому для таких случаев ритуалу, пришедшему в Рим из Этрурии, и провести гладиаторские бои, призванные как бы оживить прошлое и повторить в миниатюре трагедию битвы, дабы кровь поминаемых почтить свежей кровью. Для этого проконсул разослал к испанским князьям курьеров с сообщением о предстоящих состязаниях, приглашая их самих как гостей, а их подданных, кто пожелает, как участников.
И вот в назначенный день в Новый Карфаген прибыли толпы испанцев. Весь цвет страны расположился на трибунах возведенного специально для этого случая цирка, а все раздоры сконцентрировались внизу на посыпанной песком овальной арене. Сюда собралось множество варваров, жаждущих сразиться, чтобы разрешить давние споры, отомстить за обиды, либо просто посоревноваться и доказать свое превосходство.
Проконсулу и его легатам была отведена центральная богато украшенная ложа, в убранстве которой признаки торжества сочетались с элементами траура. Когда многотысячная толпа заполнила гигантскую котловину цирка, на трибуны вошел Сципион, облаченный в строгую тогу, и, поднявшись к своему месту, расположенному на виду у всех, обратился к зрителям с короткой речью.
Он поздравил испанцев с окончанием войны, изгнавшей с их земли поработителей-пунийцев и обеспечившей им свободу на все последующие века, пока стоит Рим, который, по его словам, однажды восстановив где-нибудь справедливость, уже никогда в будущем не допустит ее попрания. В награду за освобождение он просил у испанцев только одной благодарности: навсегда усвоить, кто их друг, а кто — враг. Затем Публий напомнил о трагедии, разыгравшейся в этой стране шесть лет назад, когда погибли два войска и два полководца — Сципиона, и подчеркнул, что это была общая беда, поскольку она надолго отсрочила освобождение Испании. Нынешнее празднество он объявил посвященным манам этих жертв пунийского коварства, призванное одновременно воздать почести всем погибшим за время войны: и римлянам, и иберам.
«Сегодня мы отмечаем день памяти о страшных и горестных событиях, под стать им и суровый ритуал, который предстоит вам увидеть. Однако пусть он вас не смущает, ибо, что может быть прекраснее, чем готовность людей даже ценою собственной жизни воскресить в наших душах образы мертвых, которые прежде погибли ради живых!» — так Сципион закончил вступительное обращение, открывающее игры.
Его возвышенно-печальные без всякой натянутости тон и облик окрашивали слова особенно выразительными цветами, и многоликая толпа притихла, проникшись впечатлениями от сказанного и растревоженными воспоминаниями о своих близких, потерянных в этой войне. Некоторые иберийские патриархи, глядя на Публия, прослезились, завидуя его отцу, который, несмотря на преждевременную и жуткую смерть, казался им счастливейшим человеком, потому что он воспитал сына столь почтительного к отцовской памяти.
Когда глашатаи донесли перевод последней фразы проконсула до самых дальних рядов, Сципион сел на предназначенное для него место, а на арену под звуки труб вышли непосредственные участники предстоящего действия. Парадным маршем они проследовали вдоль трибун, приветствуя зрителей, и возвратились в отведенные им для отдыха комнаты, а на песчаном поле боя осталась первая пара соперников. Ее составляли рослый косматый галл из числа переселенцев с севера и сын испанского вождя того самого племени, которое было потеснено нашествием галлов. По знаку, данному квестором, являющимся распорядителем игр, противники сделали несколько шагов навстречу друг другу и метнули копья. Снаряд испанца, подломившись, застрял в щите галла, и тому пришлось отбросить ставший неудобным в использовании щит и далее применять для защиты, как и для нападения, только меч. Второе копье пролетело мимо цели. Соперники выхватили мечи и схлестнулись в рукопашной схватке. Огромной физической силой и взрывным темпераментом галл компенсировал отсутствие щита и, яростно размахивая длинным тяжелым мечом, теснил иберийца. Однако тот ловко отражал все удары, используя удобство своего легкого оружия. Поединок стал затягиваться. Зрители, вначале с опаской смотревшие на серо- желтый овал, вскоре воспламенились зрелищем со всей наивной страстностью варваров и азартно поддерживали сражающихся. На трибунах бесспорным победителем был испанец, так как их заполняли в основном его соотечественники, но на арене он беспрестанно отступал. Тем не менее, бурный натиск галла не доставил ему существенного преимущества и, растратив впустую свой пыл, он мгновенно охладел к бою и заметно сник. Воспользовавшись переменой настроения противника, испанец в быстром выпаде задел острием своего короткого меча широкую грудь галла, который, ощутив выступившую кровь, вдруг совсем пал духом. В повторной атаке испанец нанес ему уже действительно серьезную рану, и галл грузно повалился в песок.
Сципион поспешно встал и, энергичным жестом добившись внимания зрителей, попросил их подарить жизнь побежденному, обосновывая это тем, что галл якобы бился, как настоящий воин, и проиграл только вследствие выдающихся способностей его соперника. Испанцы, прельстившись косвенным комплиментом своему земляку в порыве благодушия отпустили галла с тем, что он уже получил. Пока уносили раненого, тут же награждали победителя, которому преподнесли венок и несколько серебряных безделушек.
В следующей схватке участвовали четверо иберов, представлявших два соседних племени, тоже что- то не поделивших между собой, причем, по договоренности, после боя предмет спора должен был перейти во владение к сородичам победителей.
Публий отметил про себя, что все жаждущие сразиться друг с другом являются соседями. Впрочем, подумалось это ему мимоходом, он ничуть не интересовался зрелищем и, глядя для приличия на арену, видел не гладиаторов, а находящееся по другую сторону взгляда, то есть то, что было в собственной душе. Он вспоминал отца, ночное поле, устланное человеческими костями, белеющими в лунном сиянии сквозь сухую траву, вновь и вновь ему виделись «Канны». Мрачные воспоминания наплывали одно за другим, сливались и перемешивались в причудливые образы.
Тем временем бой четверки завершился. Двое оказались тяжело ранеными, третий торжествующе потрясал окровавленным копьем, а четвертый в мучениях доживал свои последние мгновения.
Сципион поморщился от увиденного и снова удалился в свои мысли, словно в широкое море — из тесной гавани.
На арену с воинственными возгласами вышли следующие соперники. Страсти как на арене, так и на трибунах, стали нарастать. Многие из зрителей тоже захотели сразиться, чтобы показать себя во всем блеске перед столь обширной аудиторией. Среди них были и римские легионеры. Снова пришлось вмешаться Сципиону. Он категорически запретил согражданам биться с испанцами, дабы не сеять раздор, и собрал всех римлян, желающих продемонстрировать воинское мастерство, в одну партию, дал им наставления и вывел на междоусобный бой. Италийцы провели нечто вроде показательного урока, как на учениях, только с боевым оружием. Дело ограничилось несколькими незначительными ранениями, но зрители при этом ничуть не были разочарованы, столь высокое искусство и организованность показали солдаты Сципиона. Потом, когда уже началась подготовка к следующему виду игр, вниз сбежали двое знатных испанцев из одного племени и, более того, приходящиеся друг другу двоюродными братьями. Один из них был зрелого возраста, второй — совсем юн, у него уже закончилось формирование тела, но едва появились первые ростки ума. Это были соперники в борьбе за власть, оба громко превозносили собственную доблесть и право стать вождем всей общины. Вслед за ними выбежали многочисленные родственники и уговаривали спорящих примириться. Сделал попытку уладить конфликт и Сципион, но братья заявили ему, что хотя и чтят его как первого из людей, но рассудить их способен только бог войны. Тогда Публий посчитал этих варваров вполне достойными предстоящей участи и разрешил им сразиться.
Слишком долгими были приготовления и брань, но слишком короткой оказалась схватка. Старший ибериец мгновенно пронзил мечом неопытного юнца, и тот одновременно расстался с желаньем царствовать и с жизнью.
Чтобы сгладить неприятное впечатление от этого происшествия, Сципион вывел из него нравоучение о пагубности слепой жажды власти и тем успокоил толпу.
