над входом в метрополитен. Огромные окна его выбиты, и весь асфальт вокруг усеян мелкой крошкой стекла. На прозрачных дверях, под зеленой вывеской – ВХОД, дрожат дописанные желтой краской слова – В АД.
- Заходи, - говорит Лукьянов. Но когда Йохан открывает тугую дверь, он останавливает его. – Постой. Возьми фонарь, там, должно быть, очень темно.
Он дает ему небольшой фонарик, оснащенный гибким ободом, который можно прицепить на руку.
- Теперь иди. А я пойду следом.
Йохан заходит внутрь, с глухим стуком ставит бокс на покрытый пылью гранитный пол и затягивает обод фонаря под мышкой, устанавливая его на левом плече. Смотрит на ступени широкой лестницы, исчезающие в серой мути подземелья, и почему-то вспоминает лицо своей матери. Оно стоит перед его глазами, молодое и красивое, такое, каким осталось на фотографии в бумажнике отца. С тонкими бровями, косичками и смешливой, озорной улыбкой. На фото ей было не больше двадцати. В такую в нее влюбился отец. И когда похоронил, она осталась для него все той же, хотя с того момента прошло целых 15 лет.
- Не спи, - говорит Лукьянов.
Йохан смотрит, как улыбка его матери превращается в гримасу боли. Ее рот кривится и раскрывается, оголяя беззубые десна. Она шипит, пока сухой звук не сменяется мокрым бульканьем крови в горле.
- Эй, седьмой?! Ты чего там?
- Что?
Он поворачивается к капитану, и смотрит на того сквозь мутную испарину.
- Увидел что-то?
- Нет, - Йохан сглатывает горькую слюну. – Нет, ничего.
Он чувствует, как слабо вибрирует счетчик Гейгера у него на поясе, но старается не подавать виду. Жмет на кнопку «mute» и слизывает с губы соленый пот.
- Тогда бери чемодан и пошли.
- Да, сейчас.
Он нагибается за боксом, но Лукьянов хватает его за плечо.
- Нет! Ну-ка! Стой!
Йохан застывает, затаив дыхание, но выдыхает, когда слышит слова капитана.
- У меня есть ХИСы. Умеешь пользоваться?
- Доводилось.
- Сейчас, - Лукьянов снимает с пояса матовую, бледно-зеленую пластиковую трубку и протягивает Йохану. – Бросишь ее там.
Они осторожно спускаются вниз, в темный подземный переход. Слабые лучи фонарей вязнут в густой от дыма темноте и Йохан с хрустом переламывает ХИС. Сотрясает его, и когда внутри вспыхивает зеленоватое сияние, бросает себе под ноги. Тусклое свечение ползет по полу вместе с дымом, вливается в выбитые окна киосков, стоящих в ряд у стены, мерцает на острых осколках когда-то застекленных дверей, ведущих вниз, к турникетам и эскалаторам.
- Что там? – спрашивает Лукьянов. Он стоит на последней ступени лестницы, испуганно целясь в темноту из пистолета.
- Пусто, - отвечает Йохан. - Чего вы боитесь, капитан?
- Я? С чего ты взял, седьмой, что я боюсь?
- Вы нервничаете так, как будто знаете, куда и зачем мы идем.
Он фыркает в ответ и наигранно смеется. И Йохан понимает, что то, что их ожидает внизу, страшнее любого кошмара, который ему доводилось видеть.
Возможно, нам посчастливится, и нас убьет радиация, - думает он. Делает несколько шагов к дверям и понимает, что его ноги скользят в чем-то липком. Светит фонариком вниз и видит повсюду красные лужи.
- Господи…
- Что, седьмой? Что ты видишь? Говори!
Йохан приподнимает ногу, и вязкая, свернувшаяся кровь тянется за ней липкими нитями.
- Что ты видишь, ну?!
- Кровь. Здесь повсюду кровь.
- Что ж, седьмой. Теперь ты увидишь, на что способны твои Боги.
СТАРЕНИЕ
43
- Ты слышишь меня, парень?
Йохан чувствует тормошащую его сильную пятерню и поднимает заплаканные глаза. Через защитную маску он видит широкоплечую человеческую фигуру, облаченную в белый противорадиационный костюм и противогаз.
- Как ты, парень?
Йохан сидит на бетонном поребрике, стараясь унять сотрясающую его дрожь. Он обнимает живот
