- Не угадал. Доктор его осмотрел и говорит, что преставился он от малярии.
- За что же Доббса высадили?
- У него случился приступ желудочной лихорадки. Видать, побоялись эпидемии, вот и решили избавиться от обоих.
- А где он теперь? - поинтересовалась незаметно подошедшая Георгина. - Надо навестить американского пролетария!
- Отдали под опеку комсомольцев. Кажется, его приютили родители Ганны.
- Отлично! Пойдем, Гарька. Я только за «Манифестом» сбегаю, а у тебя вроде был кусок ситного.
Ромка тоже собрался с ними проведать спасённого матроса. По дороге Георгина так вдохновенно рассказывала, как американские капиталисты издеваются над чернокожими рабами, что у Гарьки даже защипало в носу от жалости.
Ситный Доббс принял с благодарностью, однако от прослушивания «Манифеста» отказался. Поговорив с ним, Георгина выяснила, что рабов в своей семье он не помнит, в Америке не бывал, сам родом из Ливерпуля, а отец - с Ямайки. Пароход, на котором Доббс служил кочегаром последние пять лет, был приписан к Бриндизи и перевозил мирный товар вроде мануфактуры. Команда на пароходе подобралась с бору по сосенке; капитан - англичанин, Доббса не обижал, может, потому, что не замечал. Высадили его свои же товарищи, испугавшиеся тифа.
- Всё равно пролетарий, - сказала Георгина с некоторым разочарованием. - Угнетённый класс.
* * *
Улочка была обставлена домиками, при постройке сиявшими белизной; теперь стены пожелтели, и домики смотрели грустно; листва неизменных акаций к концу лета огрубела и пропылилась насквозь. Одни только высоченные мальвы - алые, розовые, кремовые, точно вырезанные из бархатной бумаги - радостно сияли в палисадниках.
Денис Фоменко, оставленный у здания почтамта стеречь лошадей, разговаривал с девушками. Девушки были не простые, а военные, увешанные оружием от шеи до колен, с алыми бантами на выгоревших гимнастёрках. Их дверей почты вышла их товарка; все подхватились и упорхнули, словно стайка зарянок.
- Кто такие? - поинтересовался Ромка.
- Женский батальон имени Веры Засулич. Письма родным отправляли, с фотокарточками…
- Чего только нет в нашей Красной армии, - заметил Гарька.
- Баб-тальон, - заржал Ромка.
Гарька покосился на Георгину: не обиделась ли. Нет, не обиделась; кажется, вовсе не услышала. Задумчиво глядя вслед далеко уже ушедшим девушкам, она щурилась, прикидывая что-то, а может, просто прикрывала глаза от слепящего солнца.
Возле дома попали в неожиданный затор: поперёк узкой улицы заглохла мотоциклетка; отряд конников пытался обогнуть неожиданное препятствие.
- Помогли бы лучше, чем матюкаться, - сказал измученный шофёр.
Гарька спрыгнул с коня, перебросив поводья Георгине, Ромка последовал его примеру. Втроём с шофёром оттолкали мотоциклетку впритык к дому. Конники радостно порысили мимо.
- Буржуи, - проворчал Ромка, вытирая пот со лба. - Надо проехать - слезай и толкай, а то всё прислугу ждут. Вы, товарищ, откуда будете?
- Не узнаёшь, что ли? - удивился мотоциклист. - Семен Фингалов, из управления артиллерии.
- И верно. - Ромка пригляделся к нижней, не скрытой мотоциклетными очками части лица. - Неаккуратно ты встал, посреди улицы.
- Мотор заглох, а мне надо нашу партячейку забрать с заседания.
- С пленарного? - важно спросил Ромка.
- Знамо дело, с пленарного! - Фингалов подмигнул Георгине, подкрутил рыжий ус - дескать, и мы не лыком шиты.
- Вон комиссар идёт, и Лютикова где-то подобрал.
Гарька и Георгина обеспокоенно переглянулись: в город они ушли без разрешения, но Север ничего им не сказал. Оставив Фингалова копаться в моторе, они свернули в свою улочку.
- Я могу отлучиться вечером в город? - спросила комиссара Георгина.
- Куда?
- В партшколу, к Златоверхову. Он мне сборник Цветаевой обещал, и ещё прочесть своё новое стихотворение.
- Знаешь, Грамматикова, - Север остановился и поглядел на Георгину таким душевным взглядом, что у неё сжались кулаки, - меня в последнее время всё чаще навещает мысль: не отправить ли тебя до хаты, к родителям? Отпусти косу, надень кисейное платье и читай своих поэтов среди роз и незабудок. Кто тебя проводит до партшколы?
- Никто! - Георгина сморгнула ресницами, дёрнула за повод рыжего Медведя; тот осел на задние ноги и гневно всхрапнул. - Не пойду я никуда!
Она соскочила наземь и втащила упирающегося коня в ворота.
- Что ты её шпыняешь? - сказал Лютиков сердито. - Что тебе от неё надо?
- А ей что от меня надо?
- Дурак ты, Север.
- Помолчал бы ты, Ромуальд.
- Как тебя ещё называть? Девочку обижать большого ума не надо. Не нужна - поговори с ней, объясни добром…
- Сказано тебе: отвяжись, - проговорил Снейп сквозь зубы. - Сам знаю, нужна или не нужна.
«Не был бы он наш комиссар, - подумал Гарька злобно, - зажали бы его в углу и навешали люлей хороших. Почуял в Георгине слабину и пользуется, гад такой».
Вечерний ветер, жаркий, беспокойный, играл ветвями; занавески трепетали в окне, будто хотели вырваться из душных комнат и улететь в море, стать там корабельными парусами. Горшечников засмотрелся на них; незнакомое ощущение пролетающей мимо жизни охватило его. Он застыл, недоверчиво, почти испуганно прислушиваясь к себе.
- Что, друг, влюбился? - Серфаим хлопнул его по плечу.
- Не то чтобы, - осторожно ответил Гарька. - Сам не знаю.
- И кто ж она?
- Я только раз её встретил, помог ей убежать от пьяных матросов. С тех пор сколько в городе ни бывал - не видел. Даже имени не знаю…
- Не густо, - Чернецкий лукаво прищурился. - А ты повесь объявление. «Девушку (особые приметы), такого-то числа спасённую красноармейцем от участи, страшнейшей, нежели смерть, просьба обратиться к означенному красноармейцу по указанному адресу». Чекисты таким способом обрели Ворпуладиса. Глядишь, и тебе посчастливится.
- Нечуткий ты человек, - растроенно сказал Гарька. - Я переживаю, а тебе шутки. Конечно, когда у тебя женщин было как грязи - одной больше, одной меньше…
- Всегда Чернецкие страдали от слухов, - Серафим состроил тсрадальческую гримасу. - Про нашу семью каких только слухов не ходило: и что стены нашего дома украшены черепами крестьян, и что у матушки выгорище * 11 на посылках.
Гарька удивленно посмотрел на Серафима - раньше тот не поминал о своём прошлом, покрутил головой.
- Придумают же - черепа!
- Черепа были, - признался Чернецкий. - Отец увлекался изучением религиозных культов дикарей, много путешествовал. Привёз с Борнео и из амазонской сельвы высушенные головы - трофеи туземных охотников.
- Пакость какая, - Гарька передёрнулся.
- Не говори. Я как-то их собрал и похоронил в саду - мать меня так отделала, что я неделю ел стоя. Не знаю, что теперь стало с оплотом древнего и благородного рода Чернецких. Хорошо бы местные крестьяне его спалили.
