шел к его необыкновенно белому лицу и голубым глазам, которые, впрочем, закрывались очками зеленого цвета.
Из четвертой двери показался старичок с худощавым желтым лицом, низенький, в поношенном сюртуке. Это был ростовщик Практейс, занимавший некогда должность прокурора, но впоследствии лишенный ее за проступки. Теперь же, сделавшись ростовщиком, он так вошел в свою роль, что под предлогом покупки и продажи редкостей прекрасно обделывал свои делишки.
Наконец отворилась пятая дверь и появился мистер Смит.
Вошедшие в залу вежливо и почтительно поклонились Эдуарду, который в учтивых выражениях попросил их садиться.
Эдуард вынул из кармана золотые часы, украшенные бриллиантами, и, посмотрев на них, произнес:
— Полчаса первого! Не правда ли, Фалькстон?
— Совершенно верно.
Практейс стал вытаскивать из кармана серебряные массивные часы и поправлять на них стрелки согласно времени на часах Эдуарда.
— Итак, — продолжал Эдуард, — медлить нельзя. Надо сейчас же заняться делом, а дело состоит в том, что мне необходимо иметь десять тысяч фунтов стерлингов.
— Десять тысяч! — удивленно проговорил Практейс, крепко сжав часы в руках.
— Десять тысяч! — воскликнули все.
— Десять тысяч — и нынче же вечером, и никак не позже, — энергично добавил Эдуард.
Последние слова его заставили всех задуматься.
— Сэр Вальтер, — спросил Эдуард, — можете ли вы найти мне эту сумму сейчас?
— Пожалуй можно, но…
— Что значит но?
— Пожелаете ли вы взять мою монету…
— Нет, не хочу… — ответил Эдуард. — А вы сэр, — продолжал он, обращаясь к Фалькстону, можете отсчитать мне эту сумму?
— Дела мои чересчур плохи…
— А вы, Фанни, что скажете на мое предложение? — с нетерпением спросил Эдуард госпожу Бертрам.
— К сожалению, у меня не найдется и четвертой части требуемого количества, но то, что есть — все ваше, — отвечала мистрисс Бертрам.
— Спасибо, Фанни, и за то. Я вижу, что вы по-прежнему добры и расположены ко мне. А вы что скажете, Практейс?
— Положа руку на сердце, я должен, — отвечал бывший прокурор, — прямо сказать вашей чести, что дела наши идут туго, очень туго. Скажу более — дела совсем нейдут, о чем уже заметил вашей чести и сосед мой, Фалькстон.
— В конце концов что же выходит из ваших слов?
Практейс, помолчав несколько мгновений, жалобно сказал:
— Как ни худо идут дела мои, но я все-таки предлагаю вашей чести мою бедную кассу.
— А о вас, Смит, — сказал Эдуард, — я и не говорю: мне известно ваше имущество. Но вам, господа, продолжал он, — ужели не стыдно задумываться над такой безделицей и отказывать мне в каких-нибудь десяти тысячах фунтов стерлингов!
— Десять тысяч фунтов! — вздохнув, прошептал ростовщик Практейс.
— Вы не цените моих услуг в отношении к вам, — нетерпеливо проговорил Эдуард. Вы пользуетесь безопасностью со стороны полиции. Вся знать, вся аристократия Лондона делает закупки в ваших магазинах. Смотрите, сколько я делаю для вас, а вы, после всего…
— Я уже объявила вам, что мое имущество к вашим услугам, — промолвила мистрисс Бертрам.
— Я и не говорю о вас, моя милая Фанни, но вот эти господа…
— Мы тоже не прочь! — возразил Фалькстон.
— Мы согласны, — заговорили остальные, кроме Смита.
— Вот это хорошо! — вставая, сказал Эдуард. — Я вполне полагаюсь на вас. Равным образом и вы имейте надежду на меня. Знайте, что каждая ваша беда близка мне и я всегда готов помочь вам. До свидания, Фанни!
Сделав поклон, мистрисс Бертрам удалилась.
— А у вас, Фалькстон, нет ничего нового? — спросил Эдуард.
— Совершенно ничего. И я в свою очередь осмеливаюсь спросить вас: ваша история в прошлую ночь не имела дурных последствий?
— О нет, никаких.
— И прекрасно. Кому прикажете отдать деньги?
— Конечно Фанни.
Фалькстон и Практейс вежливо откланялись.
— Плохое время! — сказал Вальтер. — Вчера заподозрили у меня до трех ассигнаций, так что невольно трусишь и опасаешься соседей.
— Уж разве что-нибудь говорят?
— Пока ничего не говорят, но нельзя не заметить той мнительности, той наблюдательности, с какою пересматривают каждую ассигнацию.
— О, чего еще тут опасаться, мой друг, — проговорил весело Эдуард. — Я вполне надеюсь на благоприятный исход наших дел.
Но эти слова нисколько не ободрили менялу. Он пожал плечами и, поклонившись Эдуарду, неторопливыми шагами вышел из залы.
Когда все удалились, Эдуард, оставшись наедине с конторщиком Смитом, тихо спросил:
— Что вы сообщите мне о нашей работе на Банковской улице?
— Я осведомляюсь об этом деле постоянно и был там даже сегодня утром. Педди кормит своего великана, точно быка на убой и тот продолжает работать за семерых, но теперь, однако, делается слабее.
— О, как тут требовалась бы быстрота действий! — заметил недовольный Эдуард.
— Это правда, — возразил Смит, — но не забудьте, что в улице около сорока футов ширины! И нашему кроту приходится рыться в двадцати футах глубины. Подождите с недельку — и великан умрет, а проход все-таки успеет пробить.
— Ах, Смит, если бы это было так!
И Эдуард встал, отставил к стене кресла и стал затягивать на руки надушенные перчатки.
— Теперь до свидания, Смит, — сказал он конторщику, постарайся, чтобы этот скупец, Практейс, позаботился сегодня же доставить мне деньги.
Эдуард отворил дверь в магазин Фалькстона. Как бы заинтересовавшийся дорогими вещами, находящимися в магазине, пробыл он там несколько минут; затем вышел из магазина и сел в великолепную коляску, запряженную двумя превосходными лошадьми, лучше которых, казалось, не было и в конюшнях маркиза Рио-Санто.
Глава пятнадцатая
БЕДНЯК-БОГАЧ
В сыром и мрачном подвале, плохо освещенном фонарем, коренастый мужчина пытался вынуть камень из стены. Видно было, что мужчина ловок и привычен в своем деле. Действительно, камень скоро уступил перед напором и повалился на пол, между тем как в стене показалось узенькое, но глубокое отверстие.
