разве что облезлый мотоцикл, который, чуть скособочась, стоял прямо у входа, напрочь его перегораживая. С риском порвать колготки пробравшись сквозь узкую щель между ним и калиткой, я сразу же увидала упомянутый Калмыковым «яблоневый садик» - два жутковатых несообщающихся между собой пустыря, на которых торчало несколько одиноких искрасна-черных коряг, грубо обрубленных сверху и по бокам; чуть дальше виднелись три мраморные скамейки вокруг живописного, но полуразрушенного фонтана, изображавшего слегка подгнившую обнаженную с треснутым кувшином на голове. Это и было назначенное место встречи; туда вела узкая дорожка, вымощенная бетонными плитами.
Совестясь своего опоздания, я пустилась по ней бегом - но на полпути сбавила шаг, поняв, что торопиться некуда: благородной серебристой шевелюры - как ни выискивала я ее глазами - нигде не было видно, и только две понурые фигурки, собственно, и весь калмыковский улов, маячили у фонтана, то сливаясь в одну, то снова расходясь.
Будущие коллеги - когда я, приблизившись, поприветствовала их, - встретили меня довольно мрачно. «Невыспанная» (как она выразилась) и замерзшая Эдичка - ее угораздило одеться весьма легкомысленно: брюки из мешковины едва ли грели, кожанка была наброшена поверх пятнистой маскировочной майки, а кепочка «а-ля Ильич» еле прикрывала голый череп - нервно зевала; она пожаловалась, что, мол, беспокоится за свой обожаемый «Урал-90», - тот пришлось оставить за воротами, и как бы его не увели. Я успокоила ее, но выражение Эдикова лица не стало от этого радостнее - взгромоздившись с ногами на мраморную скамью, она достала из кармана пачку «ЛМ» и мрачно закурила. Подошел меланхоличный Санек. Не успев поздороваться, он с надеждой поинтересовался, не прихватила ли я чего-нибудь пожевать, бутербродика там или яблочка, - но, получив отрицательный ответ, сник и досадливо сплюнул на грязновато-серый бетон дорожки.
После этого все надолго замолчали; пытаясь хоть как-то разрядить с каждой секундой все более тягостную атмосферу, я указала своим однокурсникам на фонтан, где красовалась гипсовая статуя - дама уже далеко не первой молодости: местами позеленевшая, изгаженная птицами и облупившаяся, она таила в себе нечто печальное и зловещее, что, на мой взгляд, придавало ей особую, надчеловеческую, завораживающую красоту.
- Памятник Шизофрении, - бросила Аделина, пустив губами плотное дымовое колечко.
Только тут я поняла, что мои однокурсники уже втайне раскаялись в своем выборе; да и что греха таить, место нашей практики, если как следует оглядеться, и впрямь было не из веселых.
В сущности, тот небольшой пятачок, где мы сидели сейчас, вполне можно было бы назвать уютным и даже милым: образ низких мраморных скамеек вокруг фонтана так и просил напеть в качестве саундтрека какой-нибудь старинный, наивный, выглядывающий из девятнадцатого века романс, - и, думается, весной, когда яблони, зацветая, сменяли угрюмый облик на романтически-игривый, тихий садик при клинике становился идеальной декорацией для отдыха и прогулок. Но легкомысленное настроение тут же прошло бы у любого, кто вгляделся бы за его пределы, вдаль, где стояли два корпуса психиатрической лечебницы, отделенные друг от друга узкой асфальтовой дорожкой. То ли из-за их гнусного грязно-рыжего окраса, то ли потому, что оба они были стары и обшарпаны, то ли еще почему, но вид их навевал до ужаса гнетущее чувство - сразу становилось ясно, что Мастодонт был прав: ни о какой «позитивной шизофрении» и речи быть не может, безумие - это тяжкая болезнь, и не приведи Господи оказаться тут - ни тебе самому, ни знакомым и родственникам. А мы пришли сюда по доброй воле…
Те же мысли, очевидно, мучили и моих однокурсников: с каждой минутой их бледные, с сизыми пятнами лица становились все печальнее. Унылый Санек с тоскливой злобой пинал ботинками основание скамейки. Аделина молча курила и, капризно складывая губы, пускала кольца, - очень красивые, нежно-пепельные, причудливо извивающиеся в воздухе; мне было страшно жаль, что они так быстро рассасываются, не давая возможности как следует оценить красоту и многообразие их форм.
Внезапно их зыбкую вереницу пронизала тонкая, острая дымовая струйка, - и Эдичка, ловким щелчком отбросив окурок в сторону, провозгласила:
- Опа!.. А вот и наш старый хрен прется!..
Я, вздрогнув, обернулась.
И впрямь, со стороны корпусов к нам двигалась одинокая темная фигура; вот только Эдиково определение ей не очень-то подходило - на мой взгляд, зрелище было весьма величественное. Надменно приподняв голову, Калмыков шествовал по гладкой бетонной дорожке - важно, чинно, гордо; высокий, статный, издали он казался гораздо моложе, нежели вблизи, и у меня вдруг отчего-то захватило дыхание. Длинный темносерый плащ чуть развевался от ветра, а серебристую шевелюру скрывал модный в том сезоне головной убор - кожаная кепка-«жириновка». Переведя взгляд на своих однокурсников, я заметила, что они тоже взволнованы - правда, совсем по другой причине. Первым не выдержал Санек: слабо взвыв, он ринулся старику навстречу, - но тот еще издали замахал руками, как бы призывая нас оставаться на месте, и мой продрогший коллега, вернувшись с полдороги несолоно хлебавши, разочарованно плюхнулся на скамейку подле Аделининых «гриндеров»; желая ободрить его, я присела рядом, и бедняга, истосковавшийся по человеческому теплу, тут же инстинктивно прижался ко мне бедром.
- Что, замерзли небось?.. - участливо спросил Владимир Павлович, приближаясь к нам все той же медленной, чеканной, величавой походкой; в его вопросе мне почудилось легкое злорадство: и впрямь, лукаво глядящая из-под ворота Калмыковского плаща светло-серая, плотная, грубой вязки шерстяная полоска красноречиво свидетельствовала о предприимчивости нашего шефа, одевшегося, в отличие от своих легкомысленных подопечных, по сезону. Доверчивый Санек, принявший его тон за чистую монету, скорчил жалобную физиономию и быстро-быстро закивал головой, - зато Аделина, неподвижно, словно сфинкс, восседавшая на мраморной круглой спинке скамьи, не удостоила старого добряка даже взглядом, продолжая внимательно рассматривать некую точку в пространстве яблоневого садика. К счастью, профессора Влада эта демонстрация ничуть не смутила:
- Минуточку внимания, - очень миролюбиво попросил он. - Прежде, чем мы вместе войдем в эти негостеприимные стены, я хотел бы кое-что вам сообщить - так сказать, провести маленькую политинформацию…
Еще несколько секунд он прогуливался пред нами взад-вперед, заложив руки за спину, с озабоченным видом закусив губу и рассеянно шаря глазами по бетонной дорожке - как бы в поисках нужных слов.
- Вам, должно быть, известно - наконец, начал он, - что между психиатрами и психологами испокон веков существует подспудная, но непримиримая вражда. Первые, как представители медицины - то есть науки, изучающей грубую плоть, - стоят на закоренело-материалистических позициях и каждое заболевание пытаются объяснить и вылечить с точки зрения физиологии; вторые же уделяют основную роль психике - то есть, по сути, душе. И никто не хочет уступить другому первенства - таков уж ортодоксальный научный мир. Хотя ситуация, конечно, глупейшая: два, в общем-то, смежных лагеря враждуют, когда гораздо продуктивнее было бы объединить силы и напасть на болезнь сразу с двух сторон - изнутри и снаружи. Вы со мной согласны?..
Никто не стал торговаться: где-то впереди нас ждала уютная теплая комната, а то и - чего доброго! -
