- Палыч!.. Палыч!.. Учитель!..
И он вновь забился в истерике. Поняв, наконец, что от дяди Оси в его теперешнем состоянии толку не добьешься, я решила оставить его в покое до следующего утра и тихонечко улизнуть, - пусть даже самой пришлось бы ночевать в кухне на матрасе. Как бы не так!.. В следующий миг дядя цепко схватил меня за руку и быстро, бессвязно забормотал что-то себе под нос; вслушавшись, я уловила что-то вроде: «...ты, Юлечка - очень добрая девочка, можно сказать, святая, ты, конечно, простишь меня, только это все равно не поможет, потому что я сам себя никогда, никогда не прощу…». Затем он ненадолго замолчал - и вдруг неожиданно спокойным, почти деловитым тоном поинтересовался:
- Вам уже читали зоопсихологию?..
А как же, ответила я, был у нас такой предмет, его преподаватель Эмма Яковлевна Кноппер по прозвищу Жаба очень нравилась мне своей роскошной отличительной чертой: ее мутно-серые глаза были не просто выпучены, а прямо-таки выкатывались из орбит, - так что порой я даже удивлялась, как это ей удается вот уже более пятидесяти лет беречь их в целости и сохранности, да еще в час «пик», когда в транспортной давке так легко напороться на какой-нибудь острый предмет?..
- …Ну, если так, то ты, конечно, должна знать о механизме импринтинга у утят. Это очень интересное и поучительное явление: только-только вылупившиеся птенцы принимают за родителя первый же движущийся предмет, который попадется им на глаза, - например, экспериментатора, - да так и бегают за ним гуськом, не отставая ни на шаг и не обращая внимания на протестующие крики мамы-утки…
Тут дядя Ося двумя пальцами изобразил на покрывале, как бегают утята. - Ути-ути-ути!.. - засюсюкал он, сложив губы трубочкой. - Ути-ути!.. - и мерзко захихикал.
Смех этот явно не сулил мне ничего доброго, и все же я не вытерпела и спросила:
- Ну, и к чему все это?..
- А вот к чему, - ответил дядя, чье хихиканье уже успело перейти в истерический животный хохот. - Ты, - он брезгливо ткнул меня в плечо указательным пальцем, - ты и есть такой утенок-
Сквозь слезы он, впрочем, продолжал бормотать что-то, - и, хорошенько вслушавшись, я даже разобрала несколько слов: оказывается, больше всего дядя раскаивался в том, что, «как Иуда», предал своего Учителя. В роли Христа, повидимому, выступал все тот же великолепный Палыч - он же Влад Калмыков, воспевший волшебные миры аутизма. Но мне вдруг стало не до евангельских аналогий - я осознала смысл дядиного признания. Если только он не лгал, то, получалось, что каждое новое лицо, которое я встречаю на своем пути - суть он, Оскар Ильич. Куда бы я ни взглянула, я вижу Оскара Ильича. Вот Оскар Ильич - подросток; вот он же - семидесятилетний; вот Оскар Ильич, только-только тронутый старостью. Оскар Ильич, каким он был бы, решив набрать вес. Оскар Ильич, отпустивший усы, но все равно узнаваемый. Оскар Ильич, изменивший пол, а, может быть, родившийся женщиной. Оскар Ильич forever. Что ж, подумала я, если это действительно так, то положение мое и впрямь незавидно.
------
III
1
Знаком ли вам, коллеги, такой эффект: иногда ждешь-ждешь чего-нибудь, ждешь-ждешь, а оно бац! - и застает тебя врасплох?.. (Так убегает кофе, стоит на миг отвести глаза от плиты). Знаком?.. Ну, значит, вас едва ли удивит, если я скажу, что ровным счетом ничего не отозвалось во мне при взгляде на высокого, худощавого, с пышной серебристой шевелюрой старика, заглянувшего в аудиторию как раз в тот момент, когда Наталья Михайловна, наша преподавательница семейной психологии - маленькая изможденная дама- треф с жидким хвостом на затылке, - перешла от женского типа оргазма к мужскому, слабым, срывающимся, но вдохновенным голоском прокричав с трибуны:
- Запишите, ребята, - особенность номер один: первые пять-десять минут после кульминации он как бесчувственная колода - ему абсолютно все равно,
Никто ее не слушал. Да, собственно, и слушать-то было некому: унылое ноябрьское утро было на редкость хмурым - и то, что мы, трое четверокурсников, нашли в себе силы хотя бы просто приползти на первую пару, уже само по себе казалось из ряда вон выходящим событием. Я давно забыла ручку на страницах конспекта, и теперь, устремив глаза в окно, задумчиво созерцала лаконичный пейзаж: голые черные ветви тополей на фоне белесого неба - и фрагмент круглой башенки с декоративным поперечным выступом, по которому взад-вперед прохаживаются неторопливые, чинные голубк
Мои сокурсники… они защищались вчера, и, думаю, уважаемая комиссия без труда их вспомнит - даже я при встрече всегда узнаю их безо всякого овеществления, уж больно оба колоритны: Саша Курский - чудо- богатырь с ярким румянцем во всю щеку, единственный блондин на курсе, - и Аделина Власюк, девушка вообще без волос. Мы ее никогда Аделиной не зовем, только Эдиком или Эдичкой. Это еще с первого учебного дня пошло, после того как… нет, это по-другому надо рассказывать: представьте себе - идет занятие, вы читаете лекцию, все тихо, только слышно, как легонько поскрипывают о бумагу ручки старательных студентов… и вдруг бах! дверь, ошарашенная снаружи крепким ударом ботинка, с треском распахивается, - и длинное, костлявое, бритоголовое существо в маскхалате и «гриндерах» врывается в аудиторию и вопит ярко-алым ртом: «Что, суки, не ждали?! Это я, Эдичка!!!» Помню, Борис Алексеич, наш «общий психолог», очень смеялся. Так она и осталась Эдиком - даже некоторые преподаватели, кто полиберальнее, ее так зовут (кое-кто в группе, правда, пытался прилепить ей кличку «Лысьва», но этим умникам не поздоровилось).
Итак, в то утро я смотрела в окно, Санек дремал, уютно пристроив голову на руки, а Эдичка, сосредоточенно закусив губу, играла в тетрис: звук был отключен, но сама Эдик не всегда могла удержаться от тихих, но внятных матерных возгласов. Когда вошел старик, все слегка встрепенулись, но тут же, не найдя в нем ничего интересного, вновь вернулись к своим занятиям. Впрочем, седовласого гостя это смутило не больше, чем сомнительная тирада об особенностях его сексуальности. Аккуратно прикрыв за собою дверь, он приятно улыбнулся (то есть насильственно свел ротовые мышцы в тонкую злую полоску), сострил что-то насчет того, что мы, мол, нарочно расселись подальше друг от друга - все равно как размазать черную икру по тарелке, затем шагнул к трибуне - и, смерив бедную, кроткую, старательную Наталью Михайловну оскорбительным взглядом, где ирония смешивалась с брезгливостью, приказал:
