очередь, притворялась перед собой, что меня это скорее радует, чем огорчает. В ту пору я еще пыталась убедить себя, что меня интересует не сам Влад, а только его лицо - уникальное, узнаваемое в любой толпе, в любом головном уборе, - и, если я и готова сколько угодно, жертвуя лекциями и даже семинарами, мерзнуть на остановке в ожидании профессора Калмыкова (чьи рабочие часы, спасибо Елизавете Львовне, «плавали» в расписании, как мелкие пузырьки воздуха в пластиковой бутылочке шампуня), то лишь для того, чтобы разгадать эту жгучую, мучительную загадку, занимающую меня куда больше, нежели причины болезни «О.», с которой я, если честно, к тому времени уже подустала сражаться.
Не знаю, к чему бы все это меня привело, если б в один прекрасный день сама судьба не вмешалась и не разрубила гордиев узел, подбросив нам с Владом маленькую случайность - одну из тех житейских мелочей (это наблюдение не раз встречается в «данной дипломной работе»!), что на первый взгляд кажутся незначительными, но порой способны внезапно, чудесным образом перевернуть всю нашу жизнь.
В то утро, подойдя, как обычно, к остановке, я увидела, что на столбе висит большая белая табличка; приблизившись, я с интересом прочла, что, оказывается, где-то в районе Покровских ворот случилась авария - и трамвайное сообщение на нашем участке маршрута временно прекращено. Вот так-так!.. Помимо унылой необходимости спускаться в недра метрополитена (что само по себе гадко) это значило для меня и кое-что похуже: на долгие дни, а то и недели я смело могу забыть об уникальном, неповторимом яблоке-«гольден» со всеми его семечками и секретами! Такая новость кого угодно повергнет в депрессию, и на сей раз дорога моя к вузу была печальной! Однако первым, на кого я наткнулась, войдя в здание, был умопомрачительно элегантный в темносерой «тройке» и при галстуке Влад, выходящий из деканата… и каково же было мое изумление, когда он вдруг совершенно по-свойски схватил меня за руку и, беспокойно морщась, поинтересовался: не в курсе ли я, часом, когда городские власти собираются вновь пустить по рельсам «старушку Аннушку»?.. Растерявшись от неожиданности, я с полминуты тупо лупала глазами, лихорадочно соображая, что бы такого ответить поостроумнее; увы - дожидаться, пока я разрожусь, занятой, ценящий каждую секунду на вес золота педагог не стал - и, отпустив мою вспотевшую от волнения кисть, удалился восвояси. Я не решаюсь повторить перед уважаемой комиссией те слова, которыми задним числом ругала себя за тугодумие… а, впрочем, они все равно были не в силах изменить ни характера случившегося, ни мой собственный характер.
Неделю спустя, когда я, возвращаясь из университета, шагала мимо остановки к дому, сзади меня торжествующе прогромыхал трамвай; сознание мое, введенное в заблуждение не успевшей забыться привычкой, даже не сразу зафиксировало радостный факт - и поняло, что к чему, лишь когда я, уже придя домой и пообедав, разложила перед собой черновики неоконченных курсовых. Ура-а-а!!! Закончилось, наконец-то, вынужденное самоистязание!.. Наутро, вскочив ни свет ни заря (я хорошо помнила, что по вторникам у Калмыкова две первых пары у пятикурсников), я, подсев к трюмо, принялась причесываться и краситься с особой тщательностью - накрасила даже «нижние» ресницы, что обычно ленилась делать! - и сама смутилась, поймав в зеркале свою мечтательную улыбку: глупо, ведь Влад и не думает на меня смотреть, зачем все это... Да, может, за неделю он успел привыкнуть к более современному и удобному способу передвижения - и не придет больше на остановку?.. Но счастливое, приподнятое настроение не оставляло меня, как я ни пыталась пригасить его разумными доводами. В таких вот эйфорических чувствах, едва не забыв прихватить сумку с конспектами, я полетела к остановке, как на крыльях… и еще издали углядела шахматного короля в длинном темном пальто и с серебристой головой, узнавшего, очевидно, приятную новость, как и я, накануне - и теперь спокойно ожидающего, пока подплывет к нему заветная ладья.
Еще на втором курсе мы, студенты, узнали из лекций по социальной психологии, что общая беда - а уж тем более победа над ней - способна сблизить мало что врагов - патологических антиподов. Вот почему мне не стоило бы удивляться тому, что Влад, завидев меня, вместо того, чтобы, как обычно, нацепить на лицо кисло-брюзгливую маску, вдруг радостно заулыбался - и приветливо махал рукой все время, пока я осторожно, боясь оскользнуться, семенила к нему. И все-таки я удивилась и даже украдкой поозиралась вокруг - нет ли поблизости кого-нибудь другого, истинного виновника такого дружелюбия?.. Но нет - все это относилось ко мне, - и мне пришлось волей-неволей поверить в несбыточное, когда Владимир Павлович, подпустив меня на расстояние голоса, бодро выкрикнул: - Здравствуйте, Юлечка!..
Тут, кстати, подошла и «Аннушка», такая обыденная и непринужденная на вид, точно и не было недельной разлуки; Влад, который сегодня явно был в ударе, приветствовал ее появление еще более бравурно, чем секунду назад - мое. Тут я с легким испугом поняла, что сюрпризы продолжаются. Вскочив вслед за мной по скользким ступеням, с трудом протиснувшись (и меня заодно пропихнув) в салон, как всегда в этот ранний час набитый пассажирами под завязочку, предприимчивый профессор Калмыков цепко схватил меня за плечо, энергично заработал локтем, внедряясь в самую гущу толпы - и, не успела я опомниться, как он, профессионально спекулируя на своей седой шевелюре и чувстве вины более удачливых попутчиков, отвоевал для нас парное местечко в середине вагона, куда мы в следующий миг и плюхнулись вдвоем - я, на правах ребенка и дамы, у окошка, Влад рядом; довольный удачной операцией, он с облегчением выдохнул, крепко потер руки и заулыбался:
- Ах, какое блаженство! - почти простонал он, поворачиваясь ко мне всем телом, а заодно и лицом, таким близким сейчас, что я, к своей досаде, не могла его разглядеть, - честно говоря, с детства не переношу метро… Ах, блаженство!..
«Как я вас понимаю!», хотелось крикнуть мне, - но профессор, вдруг сделавшись глух к моим эмоциям, как тетерев на току, в своей монотонной, размеренной манере уже повествовал - то ли мне, сидящей рядом, то ли окружившей нас недружелюбной аудитории, то ли самому себе - о своей жуткой фобии: он панически боится помпезного подземелья, всякий раз, что он спускается туда, ему кажется, что массивный потолочный свод, грозно возвышающийся над головами ничего не подозревающих граждан, вот-вот треснет и со страшным грохотом обрушится вниз - и он, почтенный профессор, автор множества научных трудов и монографий, навеки останется погребенным в угрюмых земных недрах. Не что иное, как страх смерти, в сущности… Сказав так, он вдруг насупился и замолчал, - видно, мысль о смерти пришла ему на ум не впервые и угнетала его всерьез. Образовавшаяся пауза позволила мне (хоть робко и сбивчиво, но все- таки!) ввернуть, что мы и раньше уже встречались - нет, не на факультете, и не в прошлой реинкарнации, и даже не в виртуальной реальности, а у него дома, много-много лет назад: пусть вспомнит забавный случай с бюстиком Ильича…
- Так это был ваш дядя?.. - растрогался профессор. Он, оказывается, прекрасно помнил студента Антипова. Имя очень редкое - Оскар; и сам его обладатель тоже был, кажется, немного странным. Он, профессор, называл его про себя «Оскар Уайльд». Ха-ха.
Так, за светской беседой и забавными воспоминаниями об общих знакомых подъехали, наконец, к памятнику Грибоедова, - и тут Влад, вспомнивший, наконец, кем я ему прихожусь, соблаговолил поинтересоваться моими «успехами»; узнав горькую правду, которую я теперь, как бы на правах давней приятельницы, могла от него не скрывать, он в притворном ужасе округлил глаза:
- Так что же вы молчите, Юлечка?! Сегодня же после занятий - бегом ко мне, мы с вами эту проблему как следует обсудим и решим! Ну, вы примерно представляете себе, где мой кабинет?.. Нет?! Как же это вы так?! Короче - четвертый этаж, дверь прямо рядом с женским туалетом, не ошибетесь...
До сей поры я только слышала о непомерном шике «четвертого», захаживать же сюда (именно по этой причине) робела, - и в первый миг оккупированное «Психеей» пространство - узкое, бестеневое царство ослепительно-белых поверхностей, сплошь залитое холодным ядовитым сиянием крохотных галогеновых
