ЕЕРОДИТЕЛИ

остаться старой девой?..

Честно говоря, мне и в голову не приходило вдаваться в такие подробности; так я и сказала профессору, вовсе не имея в виду ничего дурного, - но тот почему-то расценил это как личное оскорбление: бледные губы сжались в ниточку, взгляд стал неприязненным и колючим:

- Вы, я вижу, весьма отдаленно представляете себе, что такое научная работа, - едко, со злобой проговорил он. - Вы должны знать о своих испытуемых все, все до мельчайших деталей!

- Всего узнать невозможно, - возразила я. Влад раздраженно скривился:

- Кажется, вы говорили, что ваши родители - математики? Вам известно, что такое асимптота?

Что-то такое я помнила - из школьного курса.

- Так вот, асимптота - это математическая прямая, к которой неограниченно - слышите, неограниченно! - приближаются точки некоторой кривой по мере того, как эти точки удаляются в бесконечность. В вечность!.. Никогда кривой не коснуться асимптоты, - но она будет стремиться к этому, стремиться, стремиться до опупения. Вот так и хороший исследователь, - закончил он, немного подобрев тонально, но все еще сохраняя суровость на лице. А я с грустью подумала: ты все перепутал, Влад, это я - та несчастная кривая, которой, наверное, никогда не удастся хотя бы одной точкой дотронуться до своего кумира.

7

«Если верить слухам, что ходят о Калмыкове на факультете, - думала я, - тот в свои шестьдесят пять еще о-го-го... Впрочем, мне в любом случае не с чем сравнивать». Романтическим и даже эротическим мечтам, очень скоро пришедшим на смену исследовательской страсти, я предавалась легко и безо всяких помех - как и полагается нормальной влюбленной: Влад в томной июльской ночи, осиянный луной; Влад, метущий полами длинного плаща шуршащую октябрьскую листву тихих узких аллей; Влад, распростертый на белоснежных простынях… Вот только, как девушку земную и реалистичную, меня все-таки смущали два момента, тем более неотвязные и пугающие, чем чаще я думала о них: 1): я боялась в один прекрасный день, вдруг очутившись в объятиях любимого, учуять запах нездоровья, тления и распада, который еще, не дай Бог, оттолкнет меня, загубив на корню едва-едва зародившееся чувство; и 2): не вставные ли у него зубы и не провалятся ли они ненароком в глотку, если, чего доброго, дело дойдет до поцелуев?..

С первым я разобралась довольно легко благодаря счастливой случайности. Как-то раз, в трамвае, нас притиснуло друг к другу толпой - да так неловко, что мне пришлось уткнуться носом Владу в грудь; к своему облегчению, я уловила лишь тонкий, печальный, «древесный» аромат парфюма, подобранный так умело, что, казалось, это и есть природный запах Калмыковского тела. Повидимому, оно все еще бежало неумолимого тления, а, если даже и нет, то, во всяком случае, он отлично это скрывал... С зубами было сложнее: профессор, конечно, любил похохотать всласть, от души, без стеснения выставляя напоказ весь свой внутренний мир, но вот тут-то и начинались проблемы: зубы его - ровные, белые, крупные! - неизменно вызывали в мозгу слово «Голливуд» и могли с одинаковой вероятностью оказаться и натуральными и вставными. Ох уж эти зубы!.. Я маялась с ними больше месяца, мучительно изощряясь в доставшемся мне от отца крохотном чувстве юмора, чтобы снова и снова заставлять Калмыкова демонстрировать свою ротовую полость, - пока, наконец, мною не овладело бессильное раздражение - ну не задавать же, в самом деле, душке-профессору щекотливый вопрос прямым текстом?! - и я не послала стоматологию куда подальше, сказав себе, что, в конце-то концов, гораздо проще и мудрее решать проблемы по мере их поступления. Да, собственно, и проблем-то никаких не было, ибо пока Калмыков что-то не делал попыток меня поцеловать.

«Но я нравлюсь ему - я же вижу». С некоторых пор едва ли не ежевечерне он зазывал меня «в гости», то есть, конечно, к себе в кабинет, на чай с коньячком; мы оба умели плести разговор-«цепочку» - в отличие от разговора-«ожерелья», где отдельные бусины тем перемежаются томительными паузами; тихие, неторопливые, умные беседы затягивались, и к тому времени, как шестифрагментное оконное стекло отрезало нас от внешнего мира, превращаясь в тусклое зеркало, где нельзя было разглядеть ничего, кроме томных, замедленных движений наших странно двоящихся рук, мы с Владом успевали перейти на совсем уж интимный тон, - и я вдруг с досадой замечала, что он опять каким-то загадочным образом перехитрил меня, заставив взахлеб рассказывать о том, чего касаться я вовсе не хотела бы, - например, о моей детской дружбе с Гарри, названым братом; я злилась, удивлялась, а профессор знай себе посмеивался, добродушно советуя учиться у него методам «психологической раскрутки».

Многие исследователи, говорил он, считают метод беседы куда предпочтительнее анкетирования, наблюдения и опроса: так, по их мнению, испытуемый раскрывает себя наиболее полно, что обеспечивает высокую валидность и достоверность полученных данных. Я возражала: при всей своей бесспорной эффективности, сей метод имеет одну сложность, справиться с которой по силам только матерому «профи», - а, стало быть, новичкам на первых порах лучше его избегать: в беседе должны участвовать двое, - и психологу уже не спрятаться, как обычно, за щитом опросного листа, ему приходится раскрываться... Но Влад, дважды кандидат наук, был еще и опытным клиницистом: необходимость платить откровенностью за откровенность его вовсе не пугала - порой он даже слегка перебарщивал в этом, - и я, честно говоря, все чаще сомневалась, что его шокирующая готовность к обсуждению разного рода тонкостей мужской физиологии - это просто еще один прием ловкого профессионала с сорокалетним стажем («пятидесятилетним, - поправлял меня Владимир Павлович, - в нашем районном Доме Пионеров работал кружок юного психолога»).

И все-таки я старалась прислушиваться к его советам: я сама как интервьюер стала проще, менее сухой, более раскованной, - что в один прекрасный день увенчалось неожиданным успехом: я выполнила- таки экстравагантный Владов наказ, выяснив причину затянувшегося Ольгиного девичества. Оказывается, она с детства страдает таким сильным дефектом зрения, что все мужчины для нее всегда были… как бы это сказать… ну, в общем, на одно лицо… Когда я рассказала об этом профессору, тот похвалил меня, - а я вспомнила, что ведь с самого начала уловила в нас с Ольгой некое сходство, - и мне стало не по себе…

Но, как не крути, а это была победа - маленькая научная победа, которая вполне заслуживала, чтобы ее отпраздновали чин-чинарем; и вот однажды, поднявшись, как обычно, после занятий к профессору и стараясь хранить небрежный и спокойный вид, я спросила:

- Владимир Павлович, а как вы, кстати, относитесь к мороженому с жареной клубникой?..

Это был коварный заход; он сработал. На лице Влада, только что донельзя строгом и чопорном (он как раз сидел за компьютером, корпея над какой-то очередной статьей), вдруг появилось та самая до боли знакомая мне животная гримаса предощущения чего-то физиологически приятного, - точно мы с ним приплясывали на остановке в мороз и лютый ветер, а на горизонте вдруг показался трамвай. Миг спустя с трудом совладав с собой, он свел «домиком» седоватые кустистые брови и недоверчиво спросил:

- А разве такое бывает?.. -

- и снова не смог справиться с умильно-сладострастным спазмом, почти непристойно исказившим его лицо; похоже было, что в эту минуту он мысленно уплетает за обе щеки что-то необычное, но явно