какой был под рукой. Никто не обманывался насчет того, зачем делаются эти снимки. «Я не собираюсь умирать, так что мое фото вам без надобности», — запротестовал один солдат во время очередной фотосессии. «Если я уже буду мертвец, какая мне будет разница, как я выгляжу?» — спросил другой, смеясь и строя рожи.
В отличие от того солдата и, если уж на то пошло, от Буша Данкан на фотографии серьезен. Заняв место перед флагом, он устремил взгляд прямо в объектив. Прямой, правильной формы нос, слегка оттопыренные уши, недавняя короткая стрижка, плотно, вдумчиво сомкнутые губы. Красивый молодой человек, унаследовавший изящество некоторых черт от Ли, что Козларич заметил накануне, когда стоял у койки Данкана. «Похож на маму», — сказал он, и это была правда. Видно было, что Данкан — во многом мамин сын.
Теперь на лифте в ожоговое отделение, и Ли готова была начать свой 134-й день у постели сына. «Я тут и никуда отсюда не уеду», — пообещала она Данкану 6 сентября, когда впервые его увидела. Она произнесла это вслух, хотя Данкан был под воздействием седативных средств и слышать ее не мог, и, когда подобное обещание дала ему жена, Ли обеспокоилась, понимая, на какую жизнь обрекает себя девятнадцатилетняя Меган. Ведь одно дело мать, женщина средних лет, другое — та, которая десять с половиной месяцев назад, совсем юная, вышла за своего бойфренда, когда он узнал, что его пошлют в Ирак. Он сделал ей предложение, и уже на следующий день они поженились и отпраздновали свадьбу в ресторане «Красный омар», а потом он вылетел на войну, а потом настало 4 сентября и у нее зазвонил телефон, а потом до почерневших ушей мужа долетели ее слова: «Я здесь, я люблю тебя, и я буду с тобой постоянно», и единственный раз с тех пор она дала слабину — когда убитым голосом спросила у Ли:
— Как решить, когда можно психануть и сойти с дистанции?
— Не раньше, чем они придут и скажут мне, что всё испробовали и сдаются, — ответила Ли.
Так что они были там вдвоем, мать и жена. В течение этих месяцев приезжали, когда имели возможность, и другие родственники, но Ли и Меган жили в АМЦБ неотлучно. Весь день были при Данкане, а поздними вечерами звонили домой, сообщали о его состоянии, и родители Меган время от времени вывешивали сведения о нем на сайте для небольшого кружка тех, кого заботила судьба Данкана, — родных, знакомых, знакомых знакомых и даже ребят из детской футбольной команды в Колорадо, которые прослышали о Данкане и решили посвятить ему текущий сезон. Они выходили на игру с его именем на касках. Они сфотографировались все вместе в надежде, что он когда-нибудь увидит этот снимок, сделанный в момент, когда они хором крикнули: «Свобода!» Снимок тоже был размещен на сайте, и при взгляде на фотографию думалось, что таким вот образом война на этой своей стадии действительно сплачивает нацию, что от океана до океана и от границы до границы имеется 30 тысяч маленьких сообществ, состоящих из людей, которым хочется крикнуть в объектив: «Свобода!», потому что они знают кого-то — или знают кого-то, кто знает кого-то — из раненных в Ираке солдат.
19 сентября: «Дорогие родственники и друзья! — писали родители Меган. — Наш воин сдает позиции. По его телу распространяется инфекция».
11 октября: «Вчера Данкан был в операционной, и врач сообщил нам СКАЗОЧНУЮ новость, — писали они. — Мукороз, который начался у него в прошлом месяце и, по всем прогнозам, должен был свести его в могилу, теперь, по словам врача, ПРЕОДОЛЕН. Из всех пациентов с такой инфекцией, каких видел до сих пор доктор Уайт, выжил только один солдат. Мы теперь можем сказать, что Данкан стал номером вторым!»
5 ноября: «Данкан великолепен, великолепен, великолепен. Он солдат в полном смысле слова».
10 декабря: «Просим, просим, просим всех молиться за Данкана. Прошлой ночью его состояние ухудшилось…»
«То вверх, то вниз» — так описывалось происходящее с Данканом, чей лучший день был в начале октября, когда он впервые заговорил, худший — 10 декабря, когда, сказала Ли, «он был очень близок к тому, чтобы умереть у нас на глазах». Предыдущей ночью кровяное давление у него упало, и рано утром, когда Ли и Меган, вызванные звонком, прибежали к нему в палату, его органы уже начали отказывать, он был без сознания и в септическом шоке. С Меган при виде этого случился приступ тошноты, она едва не упала в обморок, а Ли заплакала: беда казалась неотвратимой. Потом пришел еще один врач с антибиотиком, способным спасти Данкана от инфекции, но вместе с тем вызвать разжижение крови, чреватое смертью от мозговых кровотечений.
— Если не давать ему это лекарство, есть у него какие-нибудь шансы выжить? — спросила Ли.
— Нет, — ответил врач, и Данкану дали лекарство, и он не умер, и вот, сказала Ли сейчас, каков оказался ее сын: он раз за разом находил способы остаться в живых.
Некоторые из солдат, знавших Данкана, читая в Ираке сообщения о его состоянии, задумывались: не лучше ли было бы ему умереть прямо сейчас? Майкл Андерсон, побывав у него, сказал: «Он только и сможет, что крутить в голове свои мысли. Что ему делать? Только лежать и лежать на койке».
Но, по мнению Ли, подумать, что Данкану лучше было бы умереть, мог только тот, кто не проводил с Данканом все дни, как они с Меган.
— Эти люди не видели этот центр и что здесь могут сделать. А мы видели, — сказала она, и представить себе возможное будущее Данкана ей было нетрудно.
Во-первых, он получит искусственную левую кисть и научится ею пользоваться.
Затем — ножные протезы.
Затем — правая рука.
Затем, после реабилитации, он, как тот вчерашний солдат, будет медленно передвигаться по коридору под шепотки встречных: «Вот идет история со счастливым концом».
А затем — может, лет пять пройдет, может, десять, это уж как получится — он отправится с женой жить в Италию, или в Денвер, или еще куда-нибудь, где они захотят обосноваться.
— Так что надежда есть, — сказала Ли и взялась за дневные дела.
Надела все необходимое для защиты Данкана от инфекций. Включила телевизор и прочла ему новости из бегущей строки. Сказала, какая погода сейчас в Денвере. Почитала ему из книги «Человек в поисках смысла», автор которой выжил в нацистском концлагере. Пришла Меган и тоже ему почитала, потом она и Ли поговорили о том, что ему подарить на двадцатилетие, до которого оставалось восемь дней, а потом пришел Козларич.
Он явился вручить Данкану боевые награды, которых тот был удостоен, и Ли, когда он подходил к койке, громко спросила:
— Ты не спишь? Данкан! Ты нас слышишь? Данкан, ты нас слышишь? — Она повернулась к Козларичу: — Он все еще немного…
— Да, понимаю, — сказал Козларич. Он уже стоял около койки и смотрел сверху вниз на Данкана, который выглядел точно так же, как накануне. Неподвижный. Нереальный. — Ну, рейнджер, как дела, дружище? — спросил Козларич. — С добрым утром. Хотя уже не утро, а день, по-моему, да?
Ответа, как и накануне, не последовало, но Козларича это не остановило: он взял одну из наград и стал держать перед глазами Данкана, прикрытыми очками.
— Данкан, здесь у меня то, что хочет получить каждый пехотинец. Значок боевого пехотинца. Видишь? Я держу его прямо перед тобой. Он твой. Когда выйдешь отсюда, сможешь приколоть его к форме. Ты понял?
Он придвинул значок еще ближе к очкам, но глаза позади них, казалось, не были сфокусированы ни на значке, ни на Козлариче, ни на чем бы то ни было.
— Здесь сказано, почему тебе присуждена эта награда: за участие в наземных боевых действиях под огнем противника с целью освобождения Ирака в ходе операции «Свобода Ираку», — продолжил Козларич, читая приказ о награждении. — И, как мы говорили с тобой вчера, твои усилия помогли оперативной группе «Рейнджер» сделать то, что она сделала, и сейчас мы побеждаем. Твой пример воодушевляет нас каждый день, так что твои ранения не были напрасны.
Теперь он взял в руки вторую награду.
— И еще я хочу тебе вручить Армейскую похвальную медаль. Ты наверняка помнишь, как она выглядит. Вот она. И это только одна из твоих наград. Еще ты получишь ленту «За службу за границей» и медаль «За Иракскую кампанию». Так что теперь у тебя на парадной форме будет целый ряд, даже два ряда боевых наград. Это самое малое, что мы можем для тебя сегодня сделать: вручить тебе в присутствии твоих
