Ледяная искра отчаяния прошивает всё нутро. К Снейпу не подобраться ни с какой стороны. Он готов пойти на что угодно: ставить ультиматумы, прикрываться угрозами, отгораживаться стеной насмешливости и высокомерия, лишь бы вновь не подпустить меня к себе.
Но своей опекой, пускай и тщательно завуалированной, своим доверием (ведь не просто так он рассказывает мне о своём прошлом) он поджигает фитиль массивной бомбы в моей голове, и я уже с трудом различаю, где правда, а где очень удобная для него ложь.
Это хождение вокруг да около главного рождает чувство безнадёжности и постепенно подталкивает к тому, что я готов переступить через самого себя, собственные принципы и убеждения, сказать или сделать то, что совсем мне не свойственно. Может, в его тридцать с лишним легко управлять эмоциями и чувствами, но как, скажите, это делать в семнадцать? Однажды рискнуть и взглянуть на него другими глазами, пойти по извилистому пути, не отступиться и быть до конца уверенным в том, что ты где-то там, возможно, ещё в начале пути не совершил ошибку. Я знаю, не бывает идеальных людей и единственно-правильных решений, потому что у каждого своя правда, но где она тогда,
Видимо, весь спектр размышлений находит отражение на моём лице - по крайней мере, я чувствую, как затекает челюсть, которую я крепко сжимал всё это время, - потому что Снейп так и не дожидается окончания предложения, а я теряю нить витиеватого разговора.
Нет сил что-либо доказывать и пытаться пробиться сквозь многослойную скорлупу к сердцевине этого человека.
Сердцевине, чей кусочек я когда-то смог увидеть и потрогать кончиками пальцев. Он непреклонен, а я малодушно признаю своё поражение и опускаю руки. Возможно, с позором, более вероятно, с чувством пренебрежения к самому себе - ведь я же Гриффиндорец, а Гриффиндорцы никогда не сдаются! - но я действительно больше не могу и не хочу стучаться в закрытую дверь. Он вернулся, лично пригласил меня к себе, чтобы рассказать всё, что ему известно, продолжил и дальше всеми силами помогать Ордену, так что мне ещё нужно? Цепляться за прошлые недомолвки, по меньшей мере, неразумно. Если ему так угодно, повторюсь, я постараюсь принять любое его решение. Хотя бы в знак благодарности.
- Прошу простить меня за глупые вопросы и беспокойство, - говорю это скорее своим кедам, на которые я смотрю неизвестно сколько времени, - мне надо идти готовиться к экзамену.
Мельком взглянув на Снейпа, явно что-то заподозрившего, коротко киваю в знак прощания и покидаю его личное пространство для того, чтобы уйти.
- Постой, - коротко бросает он, и я опять не могу ничего разобрать в его интонации, но ноги уверенно ведут меня в сторону двери.
Впрочем, абсолютно бесполезно. Замок щёлкает как раз тогда, когда моя ладонь ложится на холодный металл ручки.
Шаги за спиной, а потом профессор одним движением разворачивает меня и обнимает за плечи. Я не успеваю отреагировать, поэтому мой нос ныряет в просвет рубашки на его груди, а руки в поисках опоры обвиваются вокруг талии. Когда запоздалый сигнал о том, что произошло, достигает мозга, я мучительно тяжело выдыхаю и зажмуриваюсь, стоит его губам прижаться к моему виску.
Неделя. Почти целая неделя с момента его возвращения. Это уже не говоря о двух с лишним месяцах неизвестности. И только сейчас он решается открыто продемонстрировать свою…что?
Не знаю, «что», и знать не желаю. Иначе я запутаюсь окончательно.
Он смотрит на меня так, как если бы хотел безмолвно передать своё мнение об ограниченности моего мыслительного процесса, но я только крепче обнимаю его и дышу в выступающую ключицу.
Может он прав, и я воспринимаю всё не так, как надо. В таком случае, пускай научит.
* * *
Солнце давно перекатилось на западную часть небосклона, когда я переворачиваю тридцатую страницу учебника по зельеварению и устало тру глаза. Такое чувство, что туда насыпали тонну песка. Решив сделать перерыв, подхожу к плите, чтобы вскипятить воду для чая, и, пока она медленно начинает бурлить, отстукиваю на деревянной столешнице ритм одной из незатейливых песен близнецов.
Ребята с Молли уже давно уехали в Лондон, мне удалось уговорить Сириуса отправиться вместе с ними, Артур трансгрессировал в Министерство. Завтра должен вернуться Перси из поездки в Париж вместе с начальником Отдела международного магического сотрудничества. Несмотря на свой возраст, Перси значительно приподнялся по карьерной лестнице.
Таким образом, Нора на некоторое время осталась в полном распоряжении двух людей: меня и Снейпа.
Профессор не появлялся с тех пор, как я оставил его. Последний эпизод несколько смягчил мой настрой, поэтому я со спокойной душой отправился учиться, отдав для этой цели предпочтение просторной и светлой кухне. Здесь и чайник под рукой.
Заварив чай с липой, осторожно размешиваю сахар и отхожу к окну. Пейзаж за ним не меняется день ото дня, но мне всё равно доставляет удовольствие смотреть на бескрайний снежный простор. Глаз отдыхает при виде такой красоты, что сейчас очень актуально.
Задумавшись, я не сразу различаю тихие шаги. Только когда скрипит крышка фортепиано, я оборачиваюсь и не сразу могу сфокусировать на Снейпе взгляд, плывущий от бессчетного количества строк.
Не произнеся ни слова, он садится на старенькую деревянную табуретку, опускает пальцы на чёрные клавиши в каком-то сокровенном, почти интимном жесте, а потом начинает играть (
Господи Всемогущий, я в жизни не слышал ничего подобного. Тревожная музыка звучит как натянутая до предела струна, и вот-вот грозит лопнуть. Мелодия тихо мечется, как раненая птица, которая, будто бы, сейчас сорвётся в пропасть, взывает к помощи отрывистыми высокими вскриками, но чудом удерживается от падения где-то на границе соприкосновения чудесных пальцев и клавиш страдающего фортепиано. В моей душе что-то обрывается и начинает ныть в унисон с трепещущей мелодией, это длится, кажется, так долго, но потом мелодия выравнивается, будто успокаивается в надёжных руках пианиста, стихает и оставляет после себя неизгладимое впечатление.
То, что я услышал сейчас, не идёт ни в какое сравнение с тем, что играла Гермиона. Нет, безусловно, та музыка была неповторимая, лёгкая, как весенняя капель и вкус тёплого ветерка на губах, но эта…
Словно чья-то чужая боль навсегда оказалась заключена в этих нотах.
И как неизвестному мне, но, несомненно, великому композитору удалось написать такую музыку, чьи отголоски до сих пор вспыхивают где-то в груди и не позволяют ровно дышать?
Прислонившись к подоконнику, я с необъяснимым трепетом перевожу взгляд на задумчивого Снейпа. Он недолго смотрит на клавиши, словно они могут сказать ему ещё что-то, не прибегая к музыкальному языку, а потом осторожно опускает тяжёлую крышку.
- Пожалуй, это единственное, что я знаю, - произносит он без тени какого-либо чувства, разве что капелька усталости, скорее физической, накладывает отпечаток на бархатный тембр.
- Я никогда не слышал ничего более красивого, - шепчу с благоговением, а Снейп плавно переводит взгляд на меня.
Я не ошибся, он действительно устал. Может, это косые солнечные лучи искажают действительность, но сейчас в его лице нет ничего, кроме огромной усталости. Даже глаза, в которых всегда что-то есть, потухли. Он не злится, не раздражается, не удивляется. Он на одной протяжной ноте, и мне от этого становится дурно. Возможно, это всего лишь временное явление, пока никто не видит, а передо мной нет смысла что- либо изображать. Возможно, это пройдёт, и совсем скоро профессор станет прежним, но я всё равно пугаюсь не на шутку.
- Скажите, вы вообще спите? Хоть иногда?
Он хмурится, словно не сразу смог уловить суть моего вопроса, и я понимаю: он практически не спит. Более того, сутками где-то пропадает, а потом возвращается в Нору и растирает собственные запястья. Он совсем себя не жалеет.
Может, всему виной чудесная музыка, но я просто физически не могу ничего не сделать.
Оставив кружку на подоконнике, опускаюсь перед Снейпом на корточки и, прежде чем он успевает остановить меня, прикасаюсь к запястьям, которые сегодня не дают мне покоя.
