но тебе придется поцеловать грязь завтра вечером. Он сказал, ты упадешь в любом случае, так что можешь упасть по своей воле, и вы оба сможете покинуть Криз свободными людьми. Он сказал, что дает слово. Он обратил на это особое внимание. Очевидно, у тебя есть его слово.
— Ну разве я не счастливчик, — сказал Ламб.
Лорд Ингелстад покосился на Темпла, словно только сейчас обратил внимание на его необычное облачение.
— Похоже, у некоторых была еще более трудная ночь, чем у меня.
— Можете доставить сообщение назад? — спросил Ламб.
— Я бы сказал, с характером леди Ингелстад, несколько минут не составят разницы. Я
— Тогда скажите Папе Рингу, что я сохраню его слово в целости и сохранности. И надеюсь, он сделает то же для гостя.
Аристократ зевнул, натягивая шляпу.
— Загадки, загадки.
И он с важным видом вышел на улицу.
— Что ты собираешься делать? — прошептал Темпл.
— Было время, когда я пошел бы туда в атаку, не задумываясь о цене, и залил бы все кровью. — Ламб поднял стакан и посмотрел на него мгновение. — Но мой отец всегда говорил, что терпение — это особый вид добродетели. Нужно быть реалистом. Нужно.
— Так что ты собираешься делать?
— Ждать. Думать. Готовиться. — Ламб проглотил последнюю порцию и сжал зубы перед стаканом. — А потом залить все кровью.
Высокие Ставки
— Стрижка? — спросил Фаукин, направляя в зеркало пустую, вежливую, профессиональную улыбку. — Или что-то более радикальное?
— Сбривай все, волосы и бороду, так близко к черепу, как сможешь.
Фаукин кивнул, словно это был бы и его выбор. В конце концов, клиент всегда знает лучше.
— Значит, влажное бритье головы.
— Не хотел бы давать другому ублюдку что-то, за что можно схватить. И полагаю, немного поздно портить мой видок, а?
Фаукин выдал пустой, вежливый, профессиональный смешок и начал; гребень с трудом продирался сквозь путаницу густых волос Ламба; звуки ножниц разрезали тишину на ровные маленькие части. За окном усиливался шум растущей толпы, он становился все более взвинченным, а вместе с ним росло и напряжение в комнате. Седые космы падали на простыню, разлетались по доскам привлекательными узорами, со смыслом, который невозможно ухватить.
Ламб пошевелил их ногой.
— Куда все уходит, а?
— Время или волосы?
— И то и другое.
— Что касается времени, я бы спрашивал философа, а не цирюльника. Что касается волос, их подметут и выбросят. Если только у кого-то нет подруги, которая сохранит их под замком…
Ламб взглянул на Мэра. Она стояла у окна, наблюдая за приготовлениями Ламба и за теми, что на улице; стройный силуэт на фоне заката. Он отверг это замечание громким фырканьем.
— В один миг — это часть тебя, а в следующий уже мусор.
— Мы ко всем людям относимся как к мусору, что уж говорить про их волосы.
Ламб вздохнул.
— Думаю, у тебя есть на это право.
Фаукин хорошенько провел бритвой по ремню. Клиенты обычно высоко ценят показуху — отраженная вспышка света на стали, изюминка драмы в процедуре.
— Осторожно, — сказала Мэр, явно не нуждающаяся сегодня в дополнительной драме. Фаукин вынужден был признать, что боялся ее значительно сильнее, чем Ламба. Северянина он знал, как жестокого убийцу, но подозревал, что в нем есть что-то вроде принципов. Насчет Мэра у него таких подозрений не было. Так что он пусто, вежливо, профессионально поклонился, прекращая заточку, заправил кожаный фартук под волосы и бороду Ламба, и начал сбривать их терпеливыми, осторожными шипящими движениями.
— Тебя не беспокоит, что они всегда отрастают обратно? — спросил Ламб. — Их не победить, разве нет?
— Разве нельзя сказать то же о любой профессии? Торговец продает вещь, чтобы продать другую. Фермер собирает зерно, чтобы посадить новое. Кузнец…
— Убей человека, и он останется мертвым, — сказал Ламб просто.
— Не желая вас обидеть… но… позвольте обратить внимание, убийцы редко останавливаются на одном. Лишь начни, и всегда найдется кто-то еще, кого надо убить.
Взгляд Ламба встретился в зеркале с взглядом Фаукина.
— Все-таки ты философ.
— Абсолютно начинающий. — Фаукин вытер теплым полотенцем с вышивкой и продемонстрировал побритого Ламба, как есть, по-настоящему устрашающий обнаженный массив шрамов. За все его годы цирюльника, включая три в компании наемников, он никогда не обслуживал голову столь побитую, помятую, и всячески потрепанную.
— Ух. — Ламб наклонился ближе к зеркалу, пошевелил кривобокой челюстью и сморщил сломанный нос, словно убеждая себя, что это действительно его отражение. — Лицо злобного ублюдка, а?
— Я рискнул бы сказать, что лицо не более злобное, чем плащ. За ним человек и его действия, вот что считается.
— Несомненно. — Ламб на миг взглянул на Фаукина, а потом снова на себя. — И это лицо злобного ублюдка. Ты сделал лучшее из возможного. В том, с чем тебе пришлось работать, твоей вины нет.
— Я просто выполняю работу в точности так, как хотел бы, чтобы ее сделали для меня.
— Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе, и ты не сможешь слишком накосячить, так говорил мне мой отец. Похоже, наши работы все-таки различаются. Моя цель — сделать другому человеку в точности то, что мне бы понравилось меньше всего.
— Ты готов? — Мэр тихо продрейфовала ближе и смотрела на них в зеркале.
Ламб пожал плечами.
— Человек или всегда готов к такому, или никогда не будет.
— Неплохо. — Она подошла ближе и пожала руку Фаукину. Он почувствовал сильное желание отступить, но вцепился в свой пустой, любезный профессионализм еще на мгновение. — Есть еще работа на сегодня?
Фаукин сглотнул.
— Только одна.
— Через улицу?
Он кивнул.
Мэр вжала монету в его ладонь и наклонилась ближе.
— Быстро подходит время, когда каждый в Кризе будет должен выбрать одну сторону улицы. Надеюсь, твой выбор будет мудр.
Закат придал городу атмосферу карнавала. Толпы пьяных и алчных текли единым потоком к амфитеатру. Проходя, Фаукин видел Круг, отмеченный в центре на древних булыжниках, шести шагов в диаметре; на столбах вокруг были факелы, чтобы отметить границу и осветить действие. Древние скамейки из камня и новые шатающиеся трибуны из плохо сколоченных досок уже кишели публикой, какой это место
