Когда мы направились в студию, чтобы записывать “Illusions”,
всё, что происходило в группе за кулисами, пошло наперекосяк ещё быстрее: были впустую потрачены большие суммы денег, на что никто не обратил внимания, потому что никто попросту не захотел с этим связываться – проблема была слишком щекотливой. А правда заключалась в том, что никто из участников группы не окончил среднюю школу, не говоря о том, чтобы иметь научную степень по психологии. Никто из нас не знал, как в действительности подобраться к Экслу. Это можно было с лёгкостью сделать, если ты проводил с ним время у него в доме под его присмотром; тогда в этих идеальных условиях ты мог решить кое-какие проблемы. На самом деле, это был единственный способ переговорить с ним. Никакой другой подход не был эффективен, а обычно приводил к тому, что вред только усугублялся, а Эксл становился ещё невыносимее, чем был до этого.
Проблема, которая возникла для меня лично, заключалась в том, что мне было обидно, оттого что приходилось мириться с этой ситуацией; я больше не пытался даже урезонить Эксла. Я замечал за собой, что мне приходится напрягаться для того, чтобы довести до конца что-то очень простое: мне приходилось идти к Экслу, вплоть до мелочей ему объяснять что-то, – притом что я даже не хотел с ним разговаривать, – просто для того, чтобы решить с ним один простой вопрос, касающийся группы. Со временем решение этих каждодневных проблем, требующих голоса Эксла, легло на мои плечи, и через какое-то время мне это надоело, я захотел переложить эту ответственность на кого-нибудь другого. Я просто хотел заниматься музыкой.
Даг Гольдштейн взялся за эту роль, поскольку провёл достаточно времени вместе с нами, разъезжая по турам. Он внимательно следил за тем, как мы все работаем и общаемся, и подключился к нам в качестве человека, «который умеет решать проблемы с Экслом». Даг сыграл не одну игру, чтобы уладить дела: он вёл нужные разговоры с Экслом, но не в той манере, в какой с Экслом общались все мы. Если я понял Дага правильно, он был настойчив в том, чтобы мы продолжали работу, но по совсем другим причинам. Он пришёл в группу для того, чтобы заработать денег и забраться по лестнице индустрии на самую её вершину, как только упрочит своё положение в качестве менеджера “Guns N’ Roses”. Он говорил Экслу всё, что тому надо было слышать, и делал всё для того, чтобы группа оставалась единой, но не потому, что его на самом деле заботили мы, а потому, что группа “Guns N’ Roses” в качестве клиента была жизненно необходима для его репутации. Однако, это только лишь моё мнение.
Я увидел истинную сущность Дага достаточно скоро, должен сказать. Когда он пришёл в группу в мае 1991 года и заменил Алана Нивена прямо перед началом нашего нового тура, я и не думал, что он будет связующим звеном между нами и Экслом и поможет нам в этом из истинных побуждений – в интересах группы. Тем не менее, я положился на него как на человека, могущего помочь в отношениях с Экслом. Он мог устранить любое препятствие, которое возникало на нашем пути, но только пока это препятствие затрагивало интересы Эксла. В итоге никто от этого не выиграл, потому что то, что Даг говорил Экслу, не преследовало интересы всей группы. В случае чего Экслу надо было просто заткнуть рот, но ни как не потворствовать ему; последнее продолжалось очень долго. Но Даг даже не собирался делать этого; всё, что он говорил, было рассчитано на краткосрочную перспективу. Но, повторюсь, это только лишь моё мнение.
За два года “Guns N’ Roses” погрузились в неистовый вихрь противоречий, и группа продолжала тратить деньги, словно это была вода. А каждый день Даг продолжал нам говорить, что он положит конец этому, но ничего не менялось. Всё, чего хотели остальные участники группы, это продолжать развиваться как группа, славно проводить время и не иметь забот. Для меня это никогда не казалось чем-то настолько недосягаемым.
Настроение группы надолго изменилось, когда впервые заговорили о контрактах и правах на название группы, – всё это случилось, когда Стивена выкинули из группы. Эксл настоял на том, чтобы принадлежность права на название группы было оспорено в суде; и обретение группой своего «имени» и «торгового наименования» оставили у нас ощущение того, что это решение было нам навязано, которое так никогда и не прошло. Эти судебные тяжбы оскорбили наше общее чувство самоуважения и убедили остальных участников группы, кроме Эксла, в том, что с ними поступили как с не заслуживающими доверия. Мы могли терпеть это долго, потому что мы все были такими беззаботными, пока назревал скрытый конфликт, но проблема с контрактами довела его до логического завершения. Даже тогда мы не обсуждали эту проблему, потому что небрежное, несерьёзное отношение к проблемам вошло у нас в привычку, хотя Иззи, я знаю, таким не был. Я знаю, такими мы были с Даффом, – всякий раз, когда подворачивался повод, мы смотрели друг на друга как бы со стороны.
Взаимное непонимание между мной и Экслом и между Экслом И остальными участниками группы значительно усилилось во время сведения альбомов “Illusions”. Как я и упоминал, Эксл находился в собственном доме, а я проводил время в студии и посылал ему сведённую копию каждой песни, как только она была готова, а затем я ждал, когда последует ответ Эксла. Мы все находились в состоянии творческого подъёма, но, принимая всё во внимание, думаю, что в нас не было духа единства; отношения выходили однобокими. Кроме того, для меня это было приемлемо. Подсознательно, думаю, я начинал догадываться, что один парень из нашей группы сидит высоко над всеми на троне и совершенно далёк от тех, кто суетиться внизу.
В первую щекотливую ситуацию с Экслом я вляпался, когда после релиза “Illusions” я попал на обложку “Rolling Stone”. Мнение, которое сложилось у журналиста после моего интервью, которое было совершенно верным, заключалось в следующем: наша группа настолько быстро взлетела к вершинам популярности, что последние три года мы всё ещё пытаемся осознать, во что мы превратились.
Это интервью попало к Экслу, он его прочитал, и, если я правильно понял, интервью ему понравилось, или, по крайней мере, он поначалу не увидел в нём ничего плохого. Но очевидно, что впоследствии, прочитав его ещё раз, он нашёл для себя что-то оскорбительное в моих словах. По меньшей мере, я так думаю, хотя я не знаю, как всё было на самом деле.
Когда в следующий раз мы встретились с Экслом на стадионе в Лонг-Бич (the Long Beach Arena), где были установлены сцена и оборудование для концерта в рамках тура “Use Your Illusion”, он со мной не разговаривал. Я мог бы ошибаться настолько, что подумал, что это всего лишь моё воображение, но Эксл дал мне понять, что он был рассержен. Не так давно до этих событий я подарил Экслу на день рождения крутейшую смирительную рубашку, и в тот день Эксл взял её с собой, но лишь для того, чтобы, уходя, оставить её на моём усилителе.
Мы не разговаривали друг с другом все те несколько дней, которые группа провела в репетициях. Играть в группе, которой стали “Guns N’ Roses”, было равносильно хождению по яичной скорлупе (eggshell walking, иными словами, надо было поступать предельно осмотрительно). Атмосфера в группе испортилась, и я просто старался делать свою каждодневную работу, не вызывая проблем. Поразмыслив над тем, что случилось, я очень расстроился, потому правда в том, что я гораздо восприимчивый, чем кажусь на первый взгляд. Я переживал из-за того, что может вывести Эксла из себя, поскольку у меня даже не было догадки о том, что я сделал не так; Эксл молчал, остальные тоже не знали. Со временем это стало достоянием всех кого бы то ни было, и мы обсуждали это очень долго.
Каждую ночь мы творили чудеса, достойные богов…
В таком состоянии пребывала наша группа, когда мы отправились в наше самое долгое турне и с самым масштабным на тот день шоу. Тур был, мать его, захватывающий! Он был тем, что держало нас вместе, несмотря на часто попадавшиеся в пути камни. После того, как мы смонтировали сцену, собрали вместе бэквокалистов, духовую секцию и всех прочих, провели неделю в репетициях и довели до совершенства каждую мелочь, мы не успели опомниться, как 20 января 1991 года оказались в Южной Америке перед 180-тысячной толпой на фестивале “Rock in Rio II”. На тот момент у нас не были готовы даже записи с новых альбомов; мы держались за счёт песен с “Appetite” и “Lies”, которым на тот момент исполнилось соответственно 4 и 2 года.
В Бразилию мы прилетели на частном Боинге-727, арендованном нами у Гранд Отеля и принадлежащего компании “MGM” (“MGM Grand Hotel”, Vegas). В этом была вся штука – по условиям аренды мы должны были использовать лайнер до окончания нашего тура. Самолёт был роскошный: в нём были все эти небольшие комнаты для отдыха и спальни на одного человека; да в нём можно было просто жить! Ну, а кроме того, это был отличный способ перелетать из страны в страну, потому что самолёт взлетал и
