Евгений Ясин: Такие элиты не могут сформироваться и заявить о себе в отсутствие политической конкуренции и свободных СМИ. Главная проблема именно в этом.
Игорь Клямкин: Пример Украины свидетельствует о том, что прямой связи тут нет. Свободные выборы и СМИ не помешали там утвердиться у власти людям архаичной культуры и делать то, что они делают.
Евгений Ясин: Такие зигзаги возможны, но испытания свободной политической конкуренцией эта украинская элита, думаю, не выдержит. Думаю, что само ее поведение и результаты ее политики будут вызывать качественные культурные сдвиги в обществе и, соответственно, сопровождаться формированием качественно иных элит.
Игорь Клямкин:
«Мы застряли в некоем межкультурном состоянии, колеблясь между стратегически бесплодными компромиссами с чужим проектом и столь же бесплодным обличительством, лишенным собственного конкретного целеполагания»
Спасибо, Евгений Григорьевич. У меня тоже есть некоторые соображения относительно рассматриваемых в обсуждаемом докладе проблем, и я позволю себе эти соображения представить.
На предыдущем семинаре Наталья Евгеньевна Тихонова для характеристики нынешней культурной ситуации в России использовала введенное Исайей Берлином разграничение «свободы
Негативная свобода от чужого проекта несвободы всегда и неизбежно выступает негативом того же проекта. Протестный произвол современных киногероев и их жизненных прототипов — оборотная сторона произвола государственного, у них одно и то же культурное качество. И молодежный бунт на Манежной площади, сопровождавшийся актами насилия, я тоже не спешил бы интерпретировать как начало культурной революции.
Да, молодые люди требовали соблюдения государством им же провозглашенных правил. Но такое требование остается в границах реализованного официального проекта, предполагающего наличие правового фасада, который призван прикрыть антиправовую природу государственной системы. В каком-то конкретном случае она может от своей природы отступить, как произошло после событий на Манежке, но двинуться в направлении альтернативного самой себе системного проекта ей не дано. Самое же главное заключается в том, что такого проекта нет и в российском обществе.
Его нет не только в социальных «низах». Его нет и в среде оппозиционных политиков и интеллектуалов — как либерального, так и почвеннического толка. И роман Татьяны Толстой «Кысь», привлекший внимание нашего докладчика, по-моему, именно об этом. Мы видим в нем двух интеллектуалов — западнического и славянофильского закваса, обменивающихся бессодержательными словесными штампами, которым нечего сказать полуинтеллигенту из народа Бенедикту, нечего ответить на мучащий его вопрос о том, «как жить». И они в конце концов по воле писателя куда-то улетают, а он остается со своим проклятым вопросом на выжженной русской земле. Да, он «остается со своим народом», что Алексей Платонович ставит ему в заслугу. Но что он может этому народу сказать?
Докладчик констатирует ущербность и даже пустоту критичности, свойственной современной либеральной интеллигенции. Либеральный интеллектуал довольствуется своей свободой от чужого проекта и ее демонстрацией в узком кругу либо на публике, сетуя на отсутствие свободы для осуществления проекта собственного. Но такого собственного проекта у него нет. И в этом — тоже проявление того кризиса культуры, который мы обсуждаем. Кризиса такой глубины, какой Россия, пожалуй, еще не знала.
Дело в том, что в нашей культуре умер тот заменитель альтернативного проекта, который раньше отсутствие этого проекта компенсировал. Я имею в виду смерть Должного, о чем говорил в своем докладе Андрей Пелипенко. Абстрактного утопического Должного, позволявшего обходиться без должного конкретного, без должного с маленькой буквы. Последний раз Должное, выступившее под именами Свободы, Демократии и Рынка, воодушевило людей в годы перестройки, но воодушевление сменилось разочарованием и раздражением, когда все эти замечательные идеалы воплотились в то, во что воплотились. Однако место Должного, в культуре освободившееся, остается ничем не заполненным. Замены ему в ней не рождается, спроса на конкретное должное не возникает, что проявляется в тотальной атомизации населения и, пользуясь термином нашего докладчика, в «кликовости» социума. Это и есть кризис, причем кризис именно упадка российского типа культуры, освободившейся от идеи абстрактного Должного при сохраняющейся невосприимчивости к идее должного конкретного. И прежде всего в том, что касается государственного устройства.
Игорь Яковенко: Продуктивная, по-моему, постановка проблемы.
Евгений Ясин: Да, что-то в этом есть…
Игорь Клямкин:
Нашей культуре, включая ее либеральный сегмент, свойственна институциональная беззаботность. В свое время известный монархист Лев Тихомиров писал о том, что слабость русского самодержавия обусловлена тем, что при его возникновении и последующей эволюции никто не думал о том, как оно должно быть устроено. Сменившие царей большевики шли к власти, думая только о ней и ее использовании ради достижения своих социально-экономических целей, а не об институциональном обеспечении воодушевлявшего их идеала советской формы государственности. В результате вместо обещавшегося «подлинного народовластия» утвердилась новая версия самодержавия с присущей ему властью персон, а не институтов. Потом тот же путь проделали позднесоветские «демократы» — им важно было привести к власти «своего» Ельцина, а не создать институты, позволяющие демократии быть демократией. Результат нам сегодня тоже хорошо известен. Абстрактное Должное всегда и неизбежно конкретизируется в персонифицированной властной монополии.
И что же мы видим сегодня на либеральном интеллектуальном фланге, когда очередной проект такой монополии стал жизненной реальностью? Мы видим два способа освобождения от этого проекта и один способ компромисса с ним. Что они собой представляют? Они представляют собой три разные реакции на смерть Должного при отсутствии собственного либерального проекта, альтернативного реализованному проекту постсоветской политической монополии.
Интеллектуалы, ориентированные на компромисс с ней (так называемые системные либералы), объясняют свой выбор тем, что необходимой им для осуществления собственного проекта степени свободы они лишены. Но они при этом не считают себя вправе бездействовать. Девиз «системных либералов»: лучше делать хоть что-то, чем не делать ничего, лучше «малые дела», чем никаких, лучше содействие постепенным изменениям в границах возможного, чем наивные детские мечтания о невозможном. Они выглядят в собственных глазах «реалистами», противостоящими бесплодному идеализму или, говоря иначе, тому самому абстрактному Должному, которое уже никого не вдохновляет. Однако и должное конкретное в его альтернативном системном измерении у них отсутствует.
Отсутствует оно и у тех властных персон, к которым «системные либералы» пытаются прислониться. Такое должное не может появиться у «прогрессивных» обитателей Кремля, открыто декларирующих свою приверженность идее сохранения политической монополии…
Наталья Тихонова: Разработка проектов в Кремле идет постоянно, но все они призваны ответить на вопрос, как бы что-то улучшить, не делясь властью.
Игорь Клямкин:
То есть, сохраняя монополию. И на этой своей территории власть не только готова к «диалогу», но и
