В этом мире мне нужно лишь одно — чтобы ты была добра и любила мою дорогую дочь Горацию
Вернувшись в Англию, Нельсон, однако же, обнаружил: Джон Буль, как и прежде, почитает его героем. Кляня на чем свет стоит тех, от кого получил в Вест-Индии ложную информацию, и не позволившую ему перехватить там де Вильнева, Нельсон в разговоре с семидесятидевятилетним лордом Барэмом, только что сменившим на посту первого лорда адмиралтейства своего близкого родича лорда Мелвилла, сказал: этот провал разбил ему сердце. Но другие вовсе не считали случившееся провалом. Более того, брат лорда Минто Хыо Эллио, ныне английский посол в Неаполе, поздравляет Нельсона с успехом. «Удерживать корабли на плаву, в боевом состоянии, а экипаж в добром здравии, физическом и душевном, в течение двух долгих лет, — пишет он, — настоящий подвиг, неведомый прежним временам, да и вряд ли будет когда- либо и кем-либо повторенный». К тому же разве не спас он Ямайку, в то время как куда более опытный адмирал сэр Роберт Калдер не сумел задержать французский флот в Ферроле (что Нельсону явно бы удалось)?
С первого же момента возвращения в Англию Нельсон повсюду встречал самый восторженный прием. В Портсмуте, едва он ступил на берег, пристань взорвалась приветственными криками: все сразу же узнали человека с пустым рукавом, приколотым к груди, сверкающей звездами орденов, с зеленым козырьком над глазом. В Лондоне, где, идя навстречу условностям, Нельсон остановился не у леди Гамильтон, а в гостинице «Гордон» на Албермарл-стрит, стоило ему только появиться на улице, как немедленно вокруг собиралась толпа. «Когда он входит в магазин, — пишет американский геолог и химик Бенджамен Силлиман, оказавшийся тогда в Лондоне, — его терпеливо ждут снаружи, а потом, едва он выйдет, в воздухе раздается громогласное «ура» и вновь позади сгущается, плывя следом за ним, плотное облако всеобщего восторга. Его любят во всех слоях населения… Мне удалось увидеть его только издали. Черты лица резкие, кожа сильно выгорела от долгого пребывания на море. У него раскачивающаяся походка моряка. Фигура сухощавая, рост средний».
Лорд Минто находил «чрезвычайно трогательной картину всеобщего восторга, обожания, любви и уважения», которые люди спешат выразить герою, едва завидят его. Такое «не передашь ни в пьесе, ни в стихах». Как-то на Пиккадилли Минто увидел Нельсона в окружении толпы и подошел поближе. Он «взял меня за руку, и тень славы упала и на меня».
«Одно его появление, — вторит лорду Минто леди Элизабет Фостер, — воспламеняет холодных англичан. Все приходят в восторг, все разражаются аплодисментами. Как-то некая бедная женщина попросила позволить ей прикоснуться к его пальто. Детей учат молиться на него, а в дверях и окнах всегда собирается полно зевак». Еще одним свидетелем славы и оглушительной популярности Нельсона в Лондоне оказался Джон Теофилус Ли. В море он ушел совсем еще мальчиком, в двенадцатилетнем возрасте участвовал в Нильском сражении на «Быстроходном» под командой капитана Хэллоуэлла, а впоследствии вышел в отставку и сделал состояние на гражданской службе.
Столкнувшись с Ли на улице, Нельсон попросил пройтись с ним до Стрэнда, где находился магазин шпажного мастера и ювелира Джона Сэлтера. На сей раз — случай нечастый — Нельсон был в штатском, но вид тем не менее имел довольно внушительный — «бледно-зеленые бриджи, высокие черные гетры, желтый жилет, простое синее пальто, шляпа правильной квадратной формы, наконец, большой зеленый козырек над глазом». В руках он держал палку с золотым набалдашником.
Впереди Нельсона стремительно катилась толпа, восторженно приветствующая твоего кумира. Людей было столько, что Нельсону с Ли едва удалось протиснуться в лавку Сэлтера. «Вспоминаете старые времена в Неаполе? — заговорил Нельсон со своим спутником. — Там мне тоже не давали прохода». «Сумев все же войти в магазин и закрыв за собою дверь, — продолжает Ли, — его светлость принялся осматривать оружие, принадлежащее разным эпохам, алмазный эгрет, многочисленные табакерки и так далее».
В соседних магазинах гравюр и эстампов имелось множество изображений Нельсона, и он в любой момент был готов пополнить их коллекцию. Сколько бы ни накопилось дел на краткий отпуск, адмирал находил время для встреч с художниками, терпеливо позируя, например, одновременно некоей Кэтрин Эндрас, изготавливавшей медальоны из воска, и безымянному автору миниатюр. Усевшись между ними, Нельсон не без самодовольства заметил: он не привык, когда его атакуют одновременно с левого и правого бортов.
Витрины магазинов Ханны Хамфри на Сент-Джеймс-стрит, Уильяма Форса на Пиккадилли, Уильяма Холланда на Оксфорд-стрит, «Лори и Уиттл» на Флит-стрит и Акермана на Стрэнде пестрели карикатурами, и Нельсон числился одним из главных героев. Дни пасквилей давно миновали. Теперь он стал «Защитником британских берегов», «Героем Нила», «Благородным Нельсоном, первым флотоводцем». На одной из гравюр, обнародованной вскоре после его возвращения в Англию, Нельсон предстает со шпагой в руке во главе немногочисленного отряда британских моряков, атакующих орды «испанских донов и французских мартышек». «Во имя старой Англии, победа или смерть!» — восклицает Нельсон.
«Родного, родного Мертона» Нельсон достиг в шесть утра 22 августа и, по свидетельству Эммы, был без ума от счастья, застав там всех домашних. Она действительно пригласила его многочисленных родичей — столько, сколько могло уместиться в имеющихся в доме пятнадцати спальнях. «Место всем найдется, — бодро писала она, — так что приезжайте поскорее». В доме уже разместились (или должны были вот-вот подъехать): сэр Питер Паркер, миссис Кадоган, доктор Нельсон с семьей, «бедная Слепушка» — любимица Нельсона, многочисленные члены кланов Болтонов и Мэчемов, включая юного Джорджа Мэчема, которому пришлось поселиться в одной комнате со своим кузеном Томом Нельсоном. Ну и, конечно, четырехлетняя Горация — ее по случаю возвращения отца спешно привезли от миссис Гибсон, ибо, несмотря на упорные настояния адмирала, девочка в Мертон так и не переехала.
Выглядела она вполне довольной. Время от времени Горацию забирали от миссис Гибсон, возя в разные места — например, на Четвертое июня мать взяла ее вместе с Шарлоттой Нельсон в Итон, где, по словам последней, они встретились с ее братом Горацио. Тот, одетый в белый с позолотой камзол, катался на лодке, похожей на римскую галеру. Дядю Шарлотты несказанно обрадовала симпатия Шарлотты к его крохе.
«Меня до глубины души трогает твое доброе отношение к нашей дорогой сиротке Горации. Пусть она лишена родительского тепла, но все же на белом свете не одна, и я прокляну всякого, кто проклянет ее, а к тем, кто к ней милостив, и небеса будут милостивы. Невинное дитя, она никому зла причинить не способна. Я счастлив, что она к тебе привязалась, и если Горация будет походить на родителей, то сердце ее всегда будет открыто для тех, кто к ней добр. Твой любящий дядя Нельсон-и-Бронте».
Самой Горации Нельсон тоже писал регулярно, подписываясь «твой крестный», а однажды — «бесконечно любящий тебя отец». Он наказывал девочке слушаться свою «опекуншу»: если ему самому не доведется увидеть, как «хорошо ее воспитали», она все равно сделается «украшением (своего) пола».
Нельсон послал дочери двенадцать испанских платьев, потом — детский набор ножей, вилок и ложек с выгравированным на них именем «Горация» и позолоченный бокал с надписью: «Горячо любимой Горации».
И еще он обещает подарить ей часы.
«Моя дорогая Горация!
Меня очень порадовало твое славное письмецо, и большое спасибо за подарок — локон твоих чудесных волос. Счастлив слышать, что ты хорошо себя ведешь и во всем слушаешься свою гувернантку мисс Коннор и нашу дорогую леди Гамильтон. Посылаю тебе прядь своих волос и фунт стерлингов на покупку медальона. Можешь носить его, когда будешь подобающим образом одета. Еще фунт можешь потратить на какие-нибудь вещицы для Мэри и гувернантки.
Никому не говори, да уверен, ни за что и не скажешь, но я совершенно забыл о своем обещании подарить тебе часы. Как вспомнил, сразу послал за ними в Неаполь, и как только получу, немедленно переправлю домой. Собачку я обещать тебе не мог, ведь на борту у нас нет собачек. У меня к тебе только одна просьба, дорогая Горация, — будь послушной девочкой, и тогда можешь всегда быть уверенной в любви твоего Нельсона-и-Бронте».
Часы пришли в сопровождении короткого письма, где говорилось: «Разрешаю тебе носить эти часы по воскресеньям и еще тем дням, когда ты ведешь себе особенно хорошо и послушно и одета подобающим
