искусанные соски покраснели и припухли... Я в ужасе закрылся одеялом, ожидая наказания, но он только взъерошил мне волосы.
— Я уже поговорил с Гарри, — сказал он, и по его голосу я понял, что он не рассержен. — Ничего страшного, Драко, не бойся. Я надеюсь, он не причинил тебе боль?
— В разумных пределах... — пролепетал я, опуская глаза.
— Залечить? — предложил отец, но я помотал головой, желая оставить при себе следы моей первой ночи, проведённой с кем-то по любви. По любви?!
Он помог мне натянуть одеяло на плечи, понимая моё смущение.
— Гарри сейчас спит, — сказал он. — Слишком устал и измучился, уже успел наплакаться, в общем, пока не трогай его.
— Да что с ним случилось?! — подскочил я, не замечая, что одеяло сползло. — Ты можешь мне объяснить?
— Это его тайна, — заметил отец, глядя куда-то мимо меня. — Пусть он сам тебе расскажет. Я просто ждал твоего пробуждения, чтобы ты не трясся весь день, — помолчал, добавил, уже глядя в глаза: — Я принимаю тебя и таким, с твоим... увлечением.
А теперь я сидел в пустой гостиной и бездумно перекладывал фолианты с места на место. Пергамент уже был под кожей (я весьма изумился, когда узнал, что это не Тёмная магия), грязная улица за окном была тиха и пустынна, и я, задумавшись, даже не заметил, как у меня зачесалась рука в том месте, где под кожей ощущалось едва заметное уплотнение.
Я развернул выпавший листок.
«Здравствуй», — было написано на нём незнакомым почерком. Я присмотрелся и удивлённо хмыкнул: на верхней части листа уже значилась добрая дюжина подписей. Четыре наших, затем — «Рыжий Кись» (ну, это мелкая Уизли), «Бобрёнок» (Грейнджер плагиатчица), потом — «Альтер Эго» (непонятно, кто), «Барон» (тоже неизвестно), «Мимблетониус» (это, ясное дело, Лонгботтом), «Злюка» (тоже не знаю)... На моих глазах в конце списка появилась новая подпись, «Спокойствие». Мало похоже на псевдоним или шуточное имя, скорее, жизненное кредо или... девиз? Неужели сова уже долетела до директрисы Хогвартса?
Наконец я потянулся к перу.
«Здравствуй, если не шутишь», — написал я.
«А у вас почерки похожи», — совершенно по-девчачьи ответили мне. Я догадался коснуться написанного кончиком палочки — на мгновение сверкнул псевдоним Джиневры.
«С кем?» — уточнил я. Не то чтобы я не догадывался, что отец не уделил переписке хоть пять минут, просто важно было знать, что где-то далеко есть кто-то, кто ждёт, пока мой ответ появится на бумаге.
«Ты знаешь, с кем. Это, наверное, наследственное?»
«О да, — ответил я. — Мы такие, у нас даже почерк передаётся по наследству».
«Вот! — воскликнула Джинни. — Можешь же нормально разговаривать!»
«Я всегда мог, к твоему сведению, — фыркнул я. — Совлекла маску величайшего злодея школы и радуешься?»
«Мы вместе постарались, и не только с тебя».
«О да, великие светлые и прочее, — посмеялся я. — Как там... пострадавший?»
«В порядке. Он тоже подписался».
«БаРон?!» — ахнул я. В самом деле, как можно было сразу не догадаться?
«Можешь с ним поговорить», — кокетливо предложила Уизлетта.
«Нет, спасибо, — вежливо отказался я. — Герой проснётся — пусть сам с ним говорит».
Ответ был ожидаем:
«Как он там?»
Я погрыз перо. Можно было, конечно, перепугать девчонок, чтобы помучились, но отчего-то я понимал, что это будет неправильно. В конце-концов, страха в их жизни и так достаточно. Я вспомнил, что Грейнджер была в Косом переулке, когда на него напали, — интересно, я бы так рискнул? Ну, из-за отца, конечно, да... А из-за чужого человека, почти врага?
«Спит без задних ног. Мы ищем по книгам упоминания о тех вещах и оте... Ворон говорил, что вроде бы видел где-то одну».
«Это хорошо, но ведь вещей много», — возразила Джинни.
«Справимся, — лаконично ответил я. — Как у вас боевой настрой?»
«Хорошо...»
Воодушевлением здесь не пахло.
«Просто на той стороне воодушевления никакого, — написал я, старательно отфильтровывая сведения. — ОН сошёл с ума, это все понимают и его боятся. На победу они, конечно, не надеются, им бы выжить...»
«Так им и надо, — пришёл типично гриффиндорский ответ. — Они сами виноваты в том, что выбрали такую судьбу!»
«Скажи Барти Краучу, что он виноват в том, что его отец был помешанный садист», — написал я, резонно ожидая взрыва возмущения по поводу разрушения устоев света. Нет, конечно, я знал, кто торчал в подвале, пока Фенрир распинал меня на холодном полу, но злобы никакой не чувствовал. Только человек с больной душой может получать удовольствие, глядя на чьи-то страдания, и, по-хорошему говоря, я считал, что место Барти никак не в Азкабане, а только в психушке. Тем более, что до уровня Беллы ему ой как далеко. А новости из дома отец от меня не скрывал, поэтому что творится в Мэноре, я представлял: упёртые фанатики верили в победу, а те, кто поумнее, искали пути отступления. Правда, были и третьи, те, кто не хотели уже ничего, и вот они-то и попали бы под удар в первую очередь.
Джинни долго не отвечала. Потом нацарапала:
«Всё равно он виноват в том, что выбрал неправильную сторону».
Я заскрипел зубами.
«Когда он выбирал, ещё не было понятно, какая сторона правильная!»
«Так ты их защищаешь?! И разве не было понятно и тогда, ведь это очевидно?»
«Я смотрю объективно и пытаюсь и тебя заставить так же посмотреть! — не сдержался я. — А правильная сторона — всегда та, которая победила, учи историю. И если по-хорошему, мне их жаль. Ну, если не всех, то некоторых».
Уизлетта скребла по листу так, что летели брызги чернил.
«Я что-то не поняла! Эти люди причинили тебе боль, а ты за них заступаешься? Кто-нибудь из них заступился за тебя?!»
«Труднее всего — понять и простить», — написал я после минутного раздумья. Как бы девчонка ни упиралась в идеалы света, она задавала правильные вопросы. Можно ненавидеть своего врага, можно и нужно сражаться с ним в полную силу, но не лучше ли, не выгодней ли оставить его в покое, когда он жалок и обессилен? Светлые рисковали превратиться в таких же головорезов, что и худшие из Тёмных. Разве Грюм — не такой же фанатик, как Белла, Фенрир, Петтигрю? Если бы я попался ему в руки в Норе, был бы жив до сих пор? Насколько я помнил по неохотным рассказам Рабастана, в аврорате в восемьдесят первом — восемьдесят втором нашлось немало любителей выбивать показания силой.
Придавленный тяжёлыми мыслями, я откинулся на спинку дивана. Мало кто знает, что мы сражаемся против сумасшедшего Лорда. А если отец или Северус попадутся в руки аврорам или фениксовцам... Мерлин, не дай этому случиться... Хотя нет, МакКошка любит справедливость и предупредит своих... А если нет? Я ведь мало что понимаю в шпионских играх, за этим — к крёстному...
Что ответила Уизли и ответила ли, мне было уже всё равно.
73. ЛМ. Завтрак
Стол в Малфой-Мэноре ввиду большого количества праздно шатающегося народа сервировали когда придётся, то есть, когда придёт очередной проголодавшийся. Я велел эльфам поступать именно так, не желая, чтобы меня отвлекали по всяческим хозяйственным делам в то время, когда мне будет совсем не до того.
Оказалось, что моё решение, как всегда, дальновидно и разом сняло целую проблему.
Сейчас впервые за несколько дней я спустился к завтраку в большую столовую. Сам не знаю, что продиктовало мне это решение; ведь я рисковал оказаться в компании Беллы... или Фенрира...
В залитом светом зале за длинным накрытым крахмальной скатертью столом скучал Долохов, вяло ковыряя вилкой зелёный горошек. На другом конце Рабастан, уткнувшись в какую-то книгу, отправлял в рот кусочки стейка, по-видимому, сам не понимая, что именно ест.
— С добрым утром, приятного аппетита, — немного более официально, чем требовалось, произнёс я. Лестрейндж отсалютовал мне вилкой, Долохов кивнул. — В Мэноре новый человек, — предупредил я. — Лучше не трогать.
— А то что? — храбро пискнул Петтигрю, появляясь откуда-то из-за шторы.
— Попробуй — узнаешь, — коротко отчеканил я. Скабиор никак не походил на человека, который способен убить за косой взгляд, но пусть лучше трусливая крыса думает иначе. И откуда у него эта гадкая привычка прятаться, вынюхивать и высматривать...
Питер присел за стол, стараясь держаться подальше ото всех одновременно, и рядом с ним возник эльф, склонившийся в ожидании приказа. Я занял своё место — не смею сесть во главе стола, абсурд, но факт, ведь Лорд может явиться когда угодно, — и эльф с тихим хлопком появился и возле меня.
— Чего желает хозяин?
— Тосты с джемом, кофе и круассан, — велел я нетерпеливо: мысли были заняты совсем другим. Странно, но в этой столовой, которая при свете дня стала приветливой и уютной несмотря на свои размеры, Лестрейндж и Долохов казались своими: как мирный Рабастан, так и грустный Антонин. Не вписывался только Питер, который то и дело дёргал носом или поводил им туда-сюда. Эльф сгрузил на стол передо мной чашку, тарелки и вазочку с джемом и исчез.
Утро было удивительно тихим и, понятное дело, ничто не предвещало беды...
Вошёл Эйвери, с ним — Яксли, на серой, неприметной физиономии которого ясно читалась какая-то тяжёлая дума.
— Да пойми ты: два раза спрашивать нельзя, руны поиздеваются только, а можно и магии лишиться, — убеждал Эйдан. — Знаю, выглядит плохо, но, может, всё ещё образуется...
Яксли
