— Отдыхаешь?
— Отдыхаю.
— Ну лежи. — И бабушка скрылась.
Вскоре Славик услышал ее голос за окном: она сзывала кур и корила за что-то Полкана.
Так о чем бы таком подумать?
Вообще-то говоря, он зря на этот день обиделся. День как день. Даже, кажется, очень неплохой. И он сам не такой уж несчастный. У кого еще из мальчишек Земли есть знакомые пришельцы? Ни у кого! Он единственный, кто подружился летом 1990 года с инопланетянами. Он увидел и узнал такое, чего никто не знает, и если рассказать, не поверят…
Славик снова глянул на часы. Прошло еще семь минут. Чего он лежит? Все равно уснуть не удастся.
Но Славик полежал еще немного — ведь сказал же он бабушке, что хочет поваляться. Повалявшись еще минуты три-четыре (но уже с трудом), Славик встал. Вышел на крыльцо. В соседнем дворе стоял художник Кубик.
— Привет, Слава! — крикнул он. — Ты что такой скучный? И мне не работается сегодня. Не получается. Видно, магнитная буря. Как насчет того, чтобы пройтись и поболтать?
Как только художник заговорил, во двор выскочила Нинка. Встала гак, чтобы ее видели все, и давай, слушая Кубика, осуждающе качать головой. Вот, мол, взрослый мужик, а этакий бездельник! Не работается, видите ли, ему! Идем, говорит, поболтаем! А на дворе-то всего пол-одиннадцатого! И мальца за собой тащит. Ну, мужики пошли!..
Художник поинтересовался:
— Что ты качаешь головой, Нинон, как китайский мандарин? Пошли с нами!
Если Нинка до сих пор качала головой сверху вниз, то теперь стала качать — опять-таки не говоря ни слова — слева направо. Означало это вот что: не стыдно? Ай-ай-ай! А еще художник! Обзывается-то как — китайским мандарином! Чему учишь малых детей — каким словам?! Борода, что у попа, а ума…
Нинка тряхнула волосами, махнула рукой и пошла, донельзя огорченная Кубиковым поведением, к себе.
— А может, передумаешь — пойдешь?
Нинка не обернулась и не ответила.
— А, Нинон? Я Славику сказку буду рассказывать!
Нинка остановилась, будто что-то увидела на земле, и стала разглядывать траву под ногами. Присела и покопалась в спорыше рукой.
— Про горбатого короля сказка, — продолжал лукаво Кубик, — окажи милость — послушай!
Здесь художник, видимо, перегнул, потому что Нинка встала и обрезала его:
— Хватит скоморошничать-то! Что я тебе, дите малое — сказками меня улещивать?!
И сделала было шаг к своему крыльцу, но Кубик завопил:
— Одумайся, Нинон! Сказка в самом деле интересная! Ты ее ни в одной книжке не прочитаешь!
Нинка снова покачала головой. Но на этот раз совсем уже по-иному: чуть подняв плечи. Понимать ее следовало теперь так: вот пристал! Вот пристал — как ножом к горлу! И ведь чует мое сердце, не отвяжется он, нет! Ладно уж, уступлю и на этот раз — вон он какой настырный, змей, прямо, искуситель!
Через каких-нибудь пять минут все трое шли по скошенному лугу, где снова поднималась трава и прыгали из-под ног кузнечики, и Кубик рассказывал сказку.
СКАЗКА ПРО ГОРБАТОГО КОРОЛЯ
Жил когда-то, очень давно, горбатый король. Мало того, что горбат, — был он еще ужасно некрасив. Нос длинный и красный, как морковка, рот — как прореха, грубо зашитая, и кривой на один глаз. Король наш часто воевал — характер у него был под стать внешности, — и одна нога после ранения перестала разгибаться, а рука, перебитая пулей, — сгибаться, и пальцев на ней осталось только два. Короче — картинка.
Единственное, чем мог похвастать король, — это волосы. Были они густые, черные, пышные. И уж придворный парикмахер, или, как тогда говорили, цирюльник, а еще куаф
И вот после одной из своих побед на поле брани король приказал привести к нему лучшего в королевстве художника.
— Подними голову, — сказал он живописцу, низко склонившемуся перед владыкой государства, — и посмотри на меня.
Тот взглянул — и сразу же перевел глаза на волосы короля, — настолько некрасиво и к тому же жестоко было его лицо.
— Я знаю, что я не красавец, — продолжал король, — но потомки должны знать обо мне не только по моим войнам. Напишешь мой портрет, — распорядился государь, — и горе тебе, если он мне не понравится!
Художник еще раз наклонил голову и тихим голосом спросил, когда его величеству будет угодно позировать.
Через три сеанса — больше король не мог отвести времени живописцу — портрет был готов и показан монарху.
На холсте стоял красавец король — высокий, стройный, в блестящих латах. Правая его рука лежала на спинке королевского трона, левую он держал на золотом эфесе шпаги. Он был похож на оригинал только волосами. Художник не посмел передать холсту уродства короля…
Государь смотрел на портрет, не говоря ни слова. Потом приказал:
— Повесить!
Слуги бросились к живописцу.
— Не только его, ее — тоже. — Монарх показал на картину.
И беднягу художника, не угадавшего желания короля, казнили — таковы были суровые нравы тех далеких времен. В парадном зале повесили портрет короля.
— Посмотрим, — сказал он придворным, столпившимся у портрета, — как будет развиваться искусство дальше.
И вот властитель, одержав победу еще в одной войне, вызвал другого художника. Ему он сказал то же, что и первому:
— Напишешь мой портрет. И горе тебе, если он мне не понравится!
Этот художник уже знал, чего стоит не угодить королю, и написал монарха таким, каким тот был: нос морковкой, зашитый рот, а единственный его глаз сверкал жестокостью. Художник подумал, что, может быть, властителю нравится правда, которую говорят в глаза…
Король глянул на портрет.
— Повесить, — приказал он, показывая на художника и его работу.
И второй портрет воцарился в парадном зале рядом с первым.
Пришел черед и третьего художника. Этот явился к королю без страха. Лихо взмахнув шляпой с пышным пером, смело глянул в глаза горбатого монарха. То ли он не боялся смерти, то ли был уверен в своей кисти.
И вместо приказа король спросил его:
— Берешься написать мой портрет? — Конечно, он задал этот вопрос так по-королевски свысока, что придворные сочли его уместным.
— Разумеется, ваше Величество! — ответил живописец так по-художнически дерзко, что придворные только крякнули, но не сказали ни слова.
Король позировал живописцу всего один раз — тот сказал, что этого достаточно, но работал над
