радостно и страшно. Радостно потому, что сидели мы близко, откуда, как мне казалось, можно лучше увидеть, а страшно оттого, что если и в самом деле будут ездить, то как бы не задавили нас.
Сидел я смирно. Изредка запрокидывал голову к потолку, где было бесчисленное количество электрических лампочек в матовых абажурах, напоминавших мне бычьи пузыри, которые мы, ребятишки, надували у себя в селе. В это время я чувствовал себя так, как будто мне оставалось жить всего несколько минут. Неожиданно появилась дрожь во всем теле. Прыгали колени, лязгали зубы. Петюшка сунул мне в руку ириску. Я сначала попробовал ее на язык, потом быстро положил в рот. Немного успокоился.
Вдруг погасли огни. В зале — темень непроглядная. Я ощупал Петюшку и зачем-то крепко уцепился за стул. На экране запрыгали надписи, потом появилась картина. Шла первая часть. Львы и тигры, разломав свои клетки, выбегали наружу. Но звери какие-то вялые, и глядеть на них мне было смешно. Я смеялся на весь зал, хотя смешного вовсе не было. Но это, видимо, был нервный приступ. Петюшка тревожно ткнул меня локтем в бок и прошипел:
— Не смейся, это еще не комическая.
Но я не унимался. Тогда ко мне, согнувшись, подошел контролер, строго погрозил пальцем и обещал «выбросить на улицу».
…А когда пришли домой, Петюшка заявил во всеуслышание, что он больше со мной ни разу не пойдет в биоскоп.
Дня через три отец определил меня в большой магазин готового платья мальчиком для побегушек — носить приказчикам из соседнего трактира кипяток в огромном медном чайнике, бегать за булками, отворять дверь богатым покупателям.
— Ну, сынок, прощай, — собравшись уезжать домой, сказал отец. Голос его дрожал. Он приблизил меня к себе, положил руку на плечо и поцеловал в лоб. — Живи тут… привыкай к делу. Слушаться станешь — бить меньше будут..
Пообещав отцу слушаться и привыкать к делу, я вынул из кармана маленький бумажный сверточек и сказал:
— Это передай Яшке… Тут пять ирисок.
— Игрушка, что ли, какая? — переспросил отец.
— Нет, конфетки так называются.
— Ну-у! — улыбнулся отец. — Ах вы, дружки-приятели. Передам, непременно передам.
И мы расстались.
Прошло около двух месяцев. За это время я посмелел, познакомился с городом, побывал на Ильинском базаре, где по воскресным дням под саратовскую гармошку и барабанный бой вихрем кружилась карусель, продавали в огромных стеклянных кувшинах лимонад и народу было так много, что нельзя поднять руку. А возле забора, во весь квартал, стояли и сидели одетые в лохмотья нищие, прося подаяние. Слепцы неумолчно пели о каком-то «втором пришествии Христа на землю, о страшном суде господнем» и о том, что «грешники будут вечно кипеть в смоле горящей, а праведники — блаженствовать в садах райских». Слепцов окружали прохожие, с умилением слушали их нестройное, с хрипотцой пение, вздыхали; а по окрайкам базара важно расхаживали в белых фартуках продавцы пирожков и чибриков. Вот к одному из пирожников подходит с двухрядкой в руках подвыпивший парень и спрашивает:
— Почем стоит твое кушанье?
— Один пятачок-с! — проворно ответил продавец. — С чем прикажете: с ливерком, с капусткой?
— Мне все едино, абы скусно и сытно было! — махнул парень рукой. — А согласишься ли ты, почтенный, накормить меня досыта и сколько за это возьмешь?
— Отчего же не согласиться! — ухмыльнулся в моржовые усы пирожник. — За полтину накормлю до отвала.
— А не просчитаешься? — крутил головой парень. — Я ведь жадный, могу и тебя вместе с лотком проглотить.
Пирожник весело затараторил:
— У меня, браток, слово твердое: сказал — что узел завязал… Платите полтинничек…
Получив деньги, пирожник обратился к толпе любопытных:
— Будьте свидетелями, уважаемые!
А парень, облизав губы, потянулся к лотку за пирожком. Но продавец остановил его:
— Виноват-с! Уговор дороже денег…
Продавец достал из лотка пирожок, откусил и начал жевать.
— Ну-с, ребеночек! — лукаво подмигнув, сказал он парню с двухрядкой. — Подходи поближе ко мне. Я буду жевать, а ты глотай на доброе здоровье… При всем полном обслуживании, как в сказке! Накормлю досыта, от своих слов не откажусь…
Толпа любопытных грохнула дружным смехом.
— Вот это ловко! — громче других смеялся и кричал низенький коренастый инвалид, притопывая деревянной ногой. — Потеха!..
Парень крепче прижал к себе двухрядку и в упор нацелил свой взгляд на пирожника.
— Ты что, почтенный, шутки со мной вздумал шутить? — спросил он.
— Никак нет-с, — улыбнулся пирожник. — Просил накормить, так изволь кушать.
— Значит, ты всурьез это? — наседал парень.
— Шутить не люблю-с, — продолжал улыбаться продавец.
— Тогда ты маловато взял с меня, обмишулился… На вот, получи еще, мошенник! — парень плюнул в моржовые усы пирожника и пошел прочь.
За церковью, между обувных и мануфактурных лавок, на фасаде одноэтажного кирпичного нежилого здания трепыхалось от ветра белое полотнище с крупной надписью:
Чудеса 20-го века!!!
А ниже, помельче, написаны подробности:
1. Девушка из Курляндии, в возрасте 17 лет, весит 18 пудов!
2. Девушка 23-х лет — нормального веса, изящна, неописуемой красоты, с бородой и усами.
3. Юноша-геркулес — 4 аршина в высоту!..
Заплатите за вход 20 копеек, и вы убедитесь, что это факт, а не реклама, подлинная правда, а не обман.
Меня больше всего удивила девушка с бородой и усами. Она, как и другие «чудовища», была изображена на красочном плакате во весь рост — с высокой пышной прической, в длинном черном платье и в маленьких золотых туфельках, как у царевны из книжки, которую мне приходилось читать еще дома, в Заречье. Вот чудо так чудо! Это не то что у нашей Сурчихи — усики чуть-чуть заметны, да на бородавке, около подбородка, три волоска торчат. У этой, что на картинке, бородища большая, черная, как у зареченского старосты Назара Чугунова. К нам бы ее, в Заречье! Пожалуй, никто бы не поверил. Сказали бы, что это мужик переодетый. А может, и вправду брехня, отвод глаз?
С высоких подмостков балагана, тут же поблизости, слышались прибаутки размалеванного клоуна, зазывавшего людей поглядеть и только за один пятак получить «все тридцать три удовольствия»…
От всех этих «чудес» у меня кружилась голова. Мне казалось, что я попал в какое-то «тридевятое царство». Здесь все соблазняло, все разжигало любопытство. Хотелось покататься на карусели и зайти в балаган, выпить кружку лимонаду и съесть румяный чибрик. Но в кармане у меня лежал всего-навсего только один пятак.
Я ходил по базару, одетый на городской манер. Меня, как и других мальчиков, поступивших в магазин раньше, приодели в тужурку и брюки из серого толстого сукна, потому что в деревенской одежонке неприлично было вертеться на глазах у важных покупателей.
Целых три года я должен был работать в магазине бесплатно, пока не произведут меня в ранг помощника младшего приказчика. Работать только за харчи и за тужурку с брюками да за кое-какую обувку.
