что напротив него речушка будет впадать слева; потом еще три километра вверх по этому притоку, по правому берегу до заимки. Там ждать. А может, там уже будут мои люди — смотря кто раньше придет: вы как уйдете, так мы им маляву и кинем… Те, значит, скажут, что они из Кузбасса. Типа пароля. Им сдадите посылку, и делу конец. Получите у «Кузбассов» подходящие шмотки, стопроцентные ксивы, денег кучу и билеты на синий экспресс, они же вас на станцию выведут. И все: летите голуби, летите…», — сипато засмеялся главный лагерный авторитет. После чего еще раз напомнил: «Главное дело — не промазать с самого начала мимо лесного мыса на той стороне болота, ясно? Точно на мыс выходите, а то как бы не пришлось вам поутру «конфетки» грызть мои. Вопросы есть?».
— Если мы в пургу уйдем, — хотел знать Николай, — а до мыса километров пять по прямой, то можно и вправду промазать вслепую. Компас нужен. Да и дальше нужен будет: на юг поворачивать и все такое. Ну-ка: двести верст по тайге, чтобы точно к заимке выйти. Без компаса — никак.
— Будет компас, — пообещал Малюта.
— И лыжи.
— Лыжи? Зачем? — удивился Малюта, — до мыса добежать по мелкому снегу ногами быстрей получится, чем лыжами в кустах путаться…
— Ну да. По болоту, по кустам — да. Но идти-то не один день. А потом снегу навалит если. По пояс брести? Далеко не уйти…
— Дак это… другие без лыж доходили… Ладно, придумаем про лыжи… торчать будут только… разве что короткие, типа снегоступов. Ладно, сделаем, — Малюта очень внимательно посмотрел на Николая, отчего у того холодок по хребту пробежал. И тем не менее, Николай упрямо продолжил:
— И еще спальные мешки, палатку, топор, нож, спички, консервы…
— Ладно, хорош, Челюскин! — резко оборвал его Малюта, — заказы тут давать будешь… не вы первые, не вы последние: будет вам все, что надо. Ваше дело сидеть тут тихо и ждать… маршрут вон учите наизусть… после мыса и дальше… Все, лампу задуйте! — Малюта поднялся с топчана и постучал в потолок. Ему ответили таким же стуком, и сдвинули доску. Малюта полез наверх, в темноту. Беглецы снова остались одни. Через некоторое время запалили керосинку, чтобы посмотреть друг на друга и на лист бумаги с корявым планом маршрута.
— Не верится, — сказал Вальтер, — неужели мы через несколько дней уйдем отсюда? Неужели будем свободны?
— Да, — сказал Николай, — уйдем. Только будем уже другие. Ты — не Вальтер, а я — не Николай.
— А, наплевать. Мне бы лишь бы своих найти. Для них я — всегда Вальтер. А как меня там на новой бумаге звать будут — неважно. Хоть Иосиф Сталин, — Вальтер засмеялся.
— Вот уж Сталин — ни в коем случае: повяжут сразу! — возразил ему Николай и засмеялся тоже.
— А теперь давай спать, — предложил Вальтер, — скорей время пройдет.
— Э, нет: давай-ка сперва помянем упокойничков. Нас с тобой, то есть. И за юбилей революции выпьем, если желаешь.
— Нет, только за нас. Пошла она, та революция. Сейчас бы жили как при царе: богато и свободно.
— Это ты правильно сказал. Значит, за нас с тобой, Валет! Вечная нам с тобой память!
— Да, Коля: хорошие мы с тобой были ребята… Но новые еще лучше будут — правильно?
— Правильно, Вальтер! За свободу!
— За свободу, Коля!
Но Николаю в ту ночь спалось плохо. Тревожила одна мысль, которая и раньше приходила в голову, но теперь, в связи с неизбежностью побега, стала навязчивой: с какой это вдруг стати их возьмут и отпустят после того, как они сдадут золото? Зачем? Кто в этом заинтересован, кроме самих «курьеров»? Да никто! Отпускать на все четыре стороны живых свидетелей, которые слишком много знают и очень много чего смогут рассказать, если попадутся с липовыми документами (что вовсе не исключено) — это же глупо! Уголовники так не поступают. Уголовникам выгодней и дешевле убрать свидетелей, чем возиться с ними. Ведь что получается: они несут золото, полагаясь всего лишь на слово воров и бандитов — не более того. Какова цена этому слову? Да ноль целых, и еще десять нулей сзади! Бандиты заберут у них золото и положат их обоих: вот наиболее вероятный исход событий. Хотя бежали же другие… Да, бежали, но кто- нибудь из них сообщил где он теперь и что с ним? Присылал фото с воли? Ни один! Да, показывали урки письмо от одного «курьера», который, якобы, где-то там в Душанбе сыром в масле катается. Но то письмо мог любой грамотный блатной из уголовного барака настрочить для легковерных. С другой стороны, урки дадут им топор и нож, и все понимают при этом, что их двое — два опытных, настороженных зека, которых замочить не так-то просто… Хотя, опять же, не так уж и сложно будет их завалить вооруженным «Кузбассам» со стволами… Пристрелят как домашних кроликов… Да, задачка… Надо будет ее так решать: не доходя до заимки, золото спрятать, и выдать его только в обмен на документы. Если бумаги в порядке окажутся, то значит все чисто. «А если нет? А если нет? А если нет? Что тогда?», — вот эта мысль и не давала заснуть, крутилась и так и этак. «Тогда нас будут пытать, чтобы сказали где золото спрятано. И можно не выдержать, и все равно убьют потом», — ответил сам себе на это «если нет» Николай, и принялся изобретать новые тактики: пойдет на встречу с «Кузбассом» один, а другой спрячется с золотом в лесу и уйдет на запад, в сторону городов и дорог, если первый через сутки, например, не вернется со всем обещанным: документами и деньгами; а предварительно подкрасться к заимке незаметно с другой стороны и отследить сначала, нет ли там засады, прежде чем идти на встречу; хорошо бы самим организовать засаду, чтобы отобрать у «Кузбассов» оружие, и лишь потом начать с ними деловой разговор насчет обмена золота на ксивы. Замученный всеми этими идеями и сомнениями, Николай заснул, наконец, остановившись на непреложном: побегу быть, и если он удастся, то еще будет время сообразить в пути, как действовать.
Потянулись очень долгие дни. Раз в день приходили то Енот, то Горбуша, приносили жратву, забирали парашу, шутили: «Охереть легче: вор за лохом дерьмо убирает!..».
Они ели, спали, снова ели, иногда резались в домино и в карты, принесенные Горбушей по их просьбе, говорили при этом мало и только ждали, ждали, ждали… Блатные докладывали из раза в раз: «Мороз влупил, а снега нету». Через неделю стало почти невмоготу: «номер» стал давить как могила; проснувшись однажды, Вальтер закричал: ему почудилось, что он проснулся в гробу, под «Кремлевской стеной», мертвый. Николай успокаивал его: «Какой гроб, опомнись, Вальтер! Охранников и тех в мешках закапывают. Ишь ты, гроб ему примечтался!». Но Вальтер юмора не принял, продолжал стонать, пока Николай не зажег лампу. Сознание, однако, начинало шалить и у самого Николая. Так, ему почудилось однажды, что из окружающей темени на него смотрят чьи-то глаза; он выставил руки и напрягся, чтобы его не схватили внезапно за горло. Позвал Вальтера, попросил зажечь лампу. Долго потом, даже убедившись, что никого нет, боялся задуть ее снова. Хорошо, что их было двое: один бы он, пожалуй, уже спятил, полез наверх, наружу. Вальтер для укрепления духа три раза в день приспособился делать зарядку: приседал, отжимался, тренировал мышцы.
И вот однажды вечером Енот сообщил: «Метет, жмурики, теперь скоро. Завтра ночью, думаю».
Они долго не могли уснуть, разговаривали в темноте. Своими последними сомнениями Николай с Вальтером делиться не стал — оставил их на потом: сначала — благополучно выбраться, все остальное — потом.
В основном, рассказывали друг другу о своих родных местах, о прежней жизни, о братьях, Николай очень много — о Викторе, который так на Вальтера похож, а Вальтер — про Аугуста, который все умеет делать и очень справедливый. Под тихий разговор и приятные воспоминания оба уснули. А под утро над головой внезапно загрохотало, доска сдвинулась и послышался возбужденный голос Енота: «Покойнички, на выход. Пора! Свет не зажигать!». Оба беглеца вскочили от неожиданности, стукнулись лбами, чертыхнулись. Николай спросил: «Ты же сказал «завтра»? — «Считай, что завтра наступило», — нервно огрызнулся Енот и заторопил: «Быстрей давайте!». Николай перекрестился в кромешной тьме, наткнулся на руку Вальтера, подумал: «Тоже крестится, что ли?». Полезли вверх. Свет резанул по глазам — свет снаружи, сквозь щели склада, от летящего в свете прожекторов снега. Их ждали трое: Енот, Горбуша и главный вождь блатных Малюта собственной персоной. Малюта подал каждому руку, поздоровался сдержанно, насупленно,
