— Ха-ха-ха, — засмеялся тот, снимая очки, — ты стал еще злее, Довт!
— А-а, Илмади, это ты, — засунул пистолет в карман Довт. — Зачем ты мучаешь этих людей?
— Я должен выполнить приказ.
— Подожди-ка, мы ведь начинали все ради этих людей…
— Я не знаю, кто это начинал, почему. У меня есть приказ установить зенитку здесь.
— Валлахи, ты ее здесь не поставишь, пока я жив, — Довт снова достал из кармана пистолет.
— С тобой бесполезно спорить. Пойдем, ребята, я его с детства очень хорошо знаю. Он не отступит, — Илмади со своей группой ушел.
С началом второй войны Довт заметил много необычного, чего не было во время первой. Самое странное: боевикам не было дела до простых людей, а люди их начали ненавидеть. Иногда у него возникала мысль, что российские солдаты и боевики воюют не друг против друга, а с народом. Обе эти стороны имели, видимо, свои цели, неизвестные ему, и для их достижения они не щадили людей. Правда, по сравнению с российскими солдатами с их бомбардировками, артобстрелами, «зачистками» боевики чинили народу гораздо меньше зла. Но оно было. Поэтому сегодня в народе не было прежнего согласия.
Если в первой войне с победой выходили даже из, казалось бы, безвыходных ситуаций, убивая одним выстрелом двоих, поджигая, как спичечные коробки, танки, то теперь даже кажущиеся беспроигрышными столкновения завершаются по какой-либо причине поражениями. Говорится ведь: «К тому, что суждено быть, идешь, ослепнув». Такие ослепшие люди потянулись в ту ночь из города и подорвались на минах.
«Нужно дорожить уважением людей, — говорил ему отец. — Того, кого не любят люди, не любит и Бог».
Да, причина поражений, как ему кажется, и крылась в этом. А путь, казавшийся Довту единственно верным, — это оказание помощи нуждающимся, слушаясь только своего сердца. Прослышав, что где-то идет «зачистка», он тайком пробирался туда. Наткнувшись на издевающихся над людьми солдат, в которых водка увеличила жестокость, он давал несколько очередей, перебираясь с одного места на другое. Тогда солдаты, бросив все, устремлялись за ним. Далеко уводил он их, изредка стреляя. Затем, спрятав оружие, таился в заранее приготовленном месте несколько дней.
О его борьбе прознали люди. Про него стали слагать легенды. Рассказы о его подвигах, нередко приукрашенные, передавались из уст в уста. Живущие в развалинах люди и боевики прозвали его Одиноким Волком, говорили, что и солдаты, тщетно пытавшиеся выйти на его след, называли его так.
Он мало что мог сделать, и все же это не давало угаснуть надеждам на лучшее в сердцах разочаровавшихся во всем людей.
Однажды вечером со стороны Алдов послышались стрельба и крики, но он был далеко и не смог прийти на помощь. Через неделю от людей, укрывшихся в школьном подвале, он услышал, что там в тот вечер убили пятьдесят семь человек — стариков, женщин, детей — всех подряд. Говорили, что по поселку до этого бегал солдат, предупреждая, что за ним идут дикари, вышедшие убивать всех. Те, кого он успел предупредить, спрятались, но эти самые «дикари» убили его, назвав предателем.
Довту казалось, что рассказы о подобных добрых солдатах придуманы кем-то: или русскими, пытающимися ослабить ненависть к своему народу, или стариками, которые не желают до конца разочароваться в соседях. Так он думал, пока с ним не произошел один случай.
Довт принял на себя еще одно обязательство. Он носил еду, лекарства нуждающимся, которые терпели голод, холод в одном из подвалов Грозного.
Он ходил по магазинам, складам, собирая для них продукты. Так, пришел он как-то в школьный подвал, неся с собой полмешка пряников и конфет. Раздав их, обратил внимание на старуху, сидевшую в стороне.
— Вы что это сидите в стороне? Придвигайтесь, — сказал ей Довт.
— Она боится тебя… — сказала беззубая старуха рядом.
— Почему?
— Она русская… Марья Ивановна…
— Ну и что?
— Она тебя боится… думает, что ты боевик…
— Хоть и боевик, я не воюю со стариками и женщинами… Придвигайтесь, Марья Ивановна… С сегодняшнего дня можете считать меня своим сыном. Вам ничего не грозит, пока я жив…
Старушка подсела к ним и перекусила. До войны она преподавала русский язык в одной из школ Грозного. Муж ее умер. Двое детей со своими семьями жили в России: сын во Владивостоке, дочь в Москве.
На третью ночь, когда выпал снег, он на санках отвез туда два мешка муки. В ту же минуту одна смуглая женщина испекла из нее вкусные лепешки. Хорошим продуктом оказались лепешки: со временем они не становились кислыми, как хлеб, их можно было есть всухомятку.
Как-то зимней ночью пришел он в этот подвал за лепешками, да и погреться, поговорить с людьми.
Через некоторое время в подвал заскочили солдаты:
— Встать! Лечь! К стенке! — раздались крики.
Как золотоискатели песок и мелкие камешки в решете, они стали быстро перебирать их и отделили затем от них Довта, как подпадающего под расстрел. «С первого взгляда видно, что это боевик. К стенке его!» — приказал командир. Его поставили к стене.
Люди в подвале стали кричать: «Это не боевик, он хороший человек, помогающий всем голодающим, мы будем жаловаться президенту и в ООН напишем!»
— Заткнитесь! — дал очередь командир. Пули, рикошетя, отлетели от пола, стен, потолка. К счастью, никого не задело. Офицер повернулся к солдатам:
— Выполнять приказ!
Те вскинули автоматы.
Он прошептал слова молитвы.
— Он что-то шепчет, — проговорил один солдат.
— Подождите! — остановил их офицер. — Говори свое последнее слово. Говори громко, чтобы все слышали. Любой человек имеет право на последнее слово.
— Мне нечего сказать!..
И тут между ними встала Марья Ивановна.
— Мне есть что сказать! Я, Решетникова Марья Ивановна, учительница этого парня. Если бы не он, мы все давно умерли бы с голоду… Если вы вышли убивать безвинных людей, вы убьете его только после меня… — закричала Марья Ивановна, становясь перед Довтом.
— Ты русская? — направил на нее автомат офицер.
— Да. Вот мой паспорт, — она достала из кармана пальто паспорт и протянула ему.
— А что ты делаешь с ними, с этими… — выдержал он паузу, подыскивая самое грязное ругательство.
Марья Ивановна быстро продолжила:
— С этими самыми добрыми людьми я живу, потому что мой дом здесь…
Тогда Довт впервые поверил, что среди русских есть люди, которые относятся к чеченцам хорошо.
Сейчас его друзей, живших в школьном подвале, увезли в Ингушетию в лагерь беженцев. Некому печь ему лепешки. Из тех, что он принес пять дней назад, осталось пол-лепешки, еще есть немного грецких орехов. Положив то, что имеется, на ящик, используемый вместо стола, произнеся молитву, он начал не спеша, словно сидел за хорошим сытным ужином, есть, откусывая от лепешки, закусывая ее орехом. Спускались сумерки. Он совершил вечерний намаз. Долго возносил молитвы и перебирал четки. Почувствовал облегчение.
Довт решил сегодня отправиться посмотреть, нет ли где в городских развалинах, подвалах нуждающихся в помощи. Надвинул на глаза вязаную шапку, надел куртку, полученную от гуманитарной организации. В один карман положил кусок лепешки, завернутый в бумагу, в другой — орехи. За пояс, под
