И вьется, вьется дым ленивый, И птиц и строк последний дым. И сумрак строг, и топчет нивы Последним стадом золотым.
94
По камерам былых столетий Я вечерами проходил. Я слушал, как решетка светит, – Язык луны в тисках удил. Чего, чего я там не делал, Кого, кого я не ласкал… И пенилось от женщин тело, Как вал морской от голых скал. И бард за то, что шкура барса Там под плащом, как под фатой, Струями песни улыбался Пантере ночи золотой. Не так давно я ломти грусти Голодным ивам подавал. А вот сейчас пропеллер спустит Меня на Марса странный вал. Не знаю, в камеру какую Зашел я в этот вечер свой… Какой там век идет?.. Тоскуют. Двадцатый? – Нет. Сороковой.
95
Жена, твои несчастны уши. В дырявые сосуды их Вливаю только что блеснувший, Еще не остуженный стих. Я знаю, знаю, знаю трижды, Что ловишь ты прекрасных мух. Когда читаю, не горишь ты, И где-то в тряпочках твой слух. И слышу смех твой полудетский… То звон строки, словечек бой Сквозь тень, уснувшую мертвецки, Твоей ресницы голубой. Но, друг ближайший мой, пойми ты, Что никогда так одинок, Как в этот век, тоской облитый, Поэта не бывал венок. И снежную страницы скатерть Вино тоски облило сплошь. И в час зеленый на закате Поэт, как правду, ценит ложь.
96
Белый свет безбрежен, Белый океан. Смерть зарею брезжит, Тушит звезды ран. Корабли да вьюги Пашут нашу гладь.
