Ее, быть может, из Нью-Йорка Везли в Москву 15 дней. Дымя паршивою махоркой, Задумывался князь над ней. В застенках фабрики бумажной В чанах с горючей кислотой Ее ласкали не однажды Горючей лаской трудовой И вот бескровною страницей Распята на столе моем. И за строкой строка садится Голодным черным вороньем. Шакалом ветер там на крыше… Влюбился в мертвую трубу. И на добычу месяц вышел, Как птица смерти – марабу.
151
Вскипают сумерки, и кружит. В сосудах улиц снег бурлит. Вздымает крышку… Там снаружи Зари холодный сердолик Дома в очках зажженных окон, Вращают желтые белки. Желудок комнаты жестоко Варит кислятину тоски. Ты – клавиши бульваров… Кто ты? На снеговых пюпитрах крыш Ты перелистываешь ноты, На чем попало струны злишь. Ты черной молнией заставишь, А не строкою петь тот гром, Когда страниц белейших клавиш Коснусь я в эту ночь пером.
152
На череп Африки, на череп Европа лапой золотой. Мадонны, тайные вечери Хранятся нежно в лапе той. И караванами миражи В мозги песков издалека. И Клеопатрою лебяжьей В горбах молчания река. И люди черные, как копоть, Все ночи корчатся в мечте О снежных женщинах Европы, О снежном сахаре их тел…
