В петлю червонную луны Иудой синим лезет вечер… Ах, эти губы неземные, Заката губы, человечьи…
188
Затерялась в тончайших ущельях, В бездну черных веков сорвалась. Дуги-брови сжимаю и челюсть Кулаками взбесившихся глаз. Мозг как конь заблудился… Не чует На турецком седле седока. Как попону, закат он целует, До палатки пустой доскакал. Нет, не вспомнить… Синей и бездомней Коченеет холодная мгла. День расплавил свой колокол в домне Там за домом, где ты умерла. Старый тополь в снегу там гогочет. То к метели, начнется война, Иль качнется в бушующей ночи Золотой колыбелью луна. И ты снова малюткой янтарной Зарыдаешь о дивном былом, О грядущем своем лучезарном, Что быльем голубым заросло. Строй же песню в пустыне потери. Для творца ведь ничто – матерьял. О, другие бы о стену череп! Я ж, как будто нашел, – потерял.
189
Рубил я поэму большую, Куски золотые летели. Возлюбил я, как звезды бушуют, Собирал их для строк, ожерелий… И ушел я с горячей добычей В тишину неоконченных песен. Там на пухлые шейки страничек Я строф ожерелья повесил. День играл ожерельями теми. Я забросил скелет ее хрупкий. Оттого, что смола не в поэме, А в щепках, летящих при рубке.
190
Как в мол гранитный океан, Ты бьешь в меня, о, вечность, гневом. За то, что недра дальних стран Взрываю бешеным напевом. Китами скуки о гранит Ты трешься, океан бездонный. В ушах бой вечностей звенит… Что для стихий – стихов кордоны? Как паутину, разорвут И смоют в бездну эти строки.
