Мне довелось объехать немало их поселков. Легкие домики, построенные государством, нередко пустуют, потому что аборигены отказываются в них поселяться, предпочитая традиционный образ жизни — под открытым небом. Но цивилизация наступает. В каждом поселке мини-супермаркет, а рядом можно увидеть, как жарят на костре убитого кенгуру. Хотя сегодня это уже редкость.
Взаимоотношения между аборигенами и государством запутанные. Два века назад на них охотились, как на зверей, и теперь у властей комплекс — не дай бог обвинят в ущемлении прав.
Каждый абориген получает еженедельное пособие в несколько сотен долларов. Увы, учитывая склонность к созерцательному образу жизни, эта субсидия порой не стимулирует потребности трудиться и поощряет заимствованную у нас любовь к алкоголю.
Как-то в одном из поселков ко мне подскочил подвыпивший абориген, что-то сунул в руку и убежал в паб. Он только что получил пособие и отдал его мне — незнакомому человеку — «на сохранение», чтобы не пропить все… Любое недовольство аборигенов воспринимается правительством болезненно, и власти готовы идти на уступки, чтобы его погасить. Это приучает народ к капризности, ощущению своей исключительности, «качанию прав», чем нередко пользуются оппозиционные политики. Сейчас, например, началось движение за то, чтобы белые выплатили «контрибуцию»: жители поселков или ферм, расположенных на землях традиционного проживания аборигенов, должны выплатить «отступные» — по несколько сотен тысяч долларов за гектар. Это возмущает белых, которые требуют «равных прав».
Но простые аборигены в этих политических играх не замешаны. Их отношения с белыми в районах совместного проживания чаще всего дружеские. Мы сидим в пабе, в центре поселка, где добывают опалы. На улице — пятидесятиградусная жара. «Мама Элла», как любовно называет ее весь поселок, отхлебывает пиво и затягивается сигаретой… Лицо черное, как ночь, а глубоко посаженные глаза отливают фиолетовым блеском. Из их глубины на тебя смотрят тысячелетия истории ее народа. «Сколько вам лет?» — спрашиваю я. Она смеется: «Двадцать один — по духу. Плюс восемь детей». — «Вы что-нибудь слышали о России?» — «Мало». — «Не хотели бы съездить в Москву?» — «Лучше в Будапешт, хочу познакомиться с Ракоши». — «С кем?» — удивляюсь я. «С Ракоши, их президентом». «Он давно умер. Откуда вы о нем знаете?» — «Муж рассказывал, он был венгр».
После Второй мировой войны в далекие районы Австралии приехало немало парней из Европы. Одни — за счастьем, другие — подальше от своих тоталитарных режимов, третьи скрывались от правосудия. Женщины неохотно следовали за ними в эти нелегкие для жизни края, так что женились они на местных. Отсюда много смешанных браков — с поляками, немцами, чехами, югославами.
Не все аборигены живут на северных территориях, около четверти — в больших городах. На севере их основные занятия — уход за скотом, охота, работа на крокодильих фермах. Много самобытных художников, пишущих на коре. В городе круг занятий сужается. Конечно, есть чиновники, рабочие, люди с высшим образованием и даже несколько поэтов и писателей, но это пока единицы. Город продолжает действовать на них разрушающе. В отдаленных районах еще можно увидеть такую картину. Аборигены смотрят кино. На экране целуются. Зрители дружно опускают глаза — целоваться на людях неприлично… Какой же дикостью покажется после этого паб аборигенов-гомосексуалистов, куда я однажды попал в Мельбурне!
Просиживая долгими вечерами у костра, слушая их музыку, созвучную эху буша, их рассуждения о природе души и ее связи с миром космоса, о нас, белых, не понимающих величия жизни, я не раз чувствовал, что эти «пришельцы из каменного века» куда мудрее и глубже нас.
Завтра не приходит никогда
Лайтнинг-Ридж
Машина шла по глухой дороге сквозь австралийский буш. Был полдень, и ртутный столбик уже перевалил за отметку +45 °C в тени, а на солнце вообще зашкаливал. Но в кабине было относительно сносно, работали сразу два кондиционера. Недаром мой вездеход с прицепленным к нему «домом на колесах» назывался «Сахарой» и был предназначен для самых жарких точек планеты. По рации дорожной связи — обязательном атрибуте всех австралийских дальнобойщиков — была слышна тихая музыка, чей-то могучий храп и разговоры про женщин. Где-то там, за сотни километров от меня, шла своя дорожная жизнь. Полиция предупреждала водителей о превратностях пути, а те развлекались трепом по рации, спасаясь от одиночества на тысячемильных трассах самой жаркой в мире пустынной страны…
Проехав еще миль десять, я затормозил у столба, и облако красной пыли, обогнав машину, ушло вперед. «Городок
«Лайтнинг-Ридж» в переводе — «Огненные Холмы». Так окрестили это место аборигены. Как объяснили мне потом знающие люди, холмы эти богаты железными рудами, а климат — тропическими грозами. Руды притягивают электрические разряды, и бывали случаи, когда во время сильных гроз молнии ударяли в землю до нескольких тысяч раз в минуту. Зрелище захватывающее и страшное одновременно: сплошной поток огня, несущийся с неба. Старожилы обязательно расскажут вам, как однажды в такой вот огненный шторм попало стадо овец в шестьсот голов и мгновенно превратилось в шашлыки…
В конце теперь уже позапрошлого века, где-то в 1880-х годах, местный искатель приключений Джон Муррей по кличке Счастливчик Джек, охотясь за «ушастым мясом» для своей собаки, нашел в заячьей норе красивые камушки. Он не был первооткрывателем, до него их нередко находили аборигены, но они считали эти камушки следами «нечистой силы», приносящей несчастье. Джон же первым понял, что их можно пустить в дело. Вскоре к нему присоединился приятель, Боб Баклей — потомок знаменитого Дикого Билла Баклея, приплывшего на эту землю в кандалах с Первым флотом, в трюмах которого вместе с крысами
