беспокойся. Марфа Федоровна с нами в Псков не поедет, возьмет княжон и отправится с ними на Москву. Григорий Лукьянович ее проводит, стрельцов дадим, с честью доберутся и без опасности.
Настал черед Марфы отвесить поклон царю.
— Не оставляешь ты нас заботой, великий государь, как благодарить тебя?
Иван приблизил губы к ее уху: «Сыновей мне здоровых родить, вот как». От царя пахло кровью, сладковатый, резкий запах, от которого у Марфы закружилась голова.
— Как скажешь, государь, — неслышно ответила она.
Иван шумно выдохнул.
— Сейчас страну на колени поставлю, а потом тобой займусь, — пообещал многозначительно. Они стояли совсем рядом. Вельяминова, не поднимая головы, кивнула:
«Слуги мы ваши покорные, Иван Васильевич».
— Если б все такими были, — вздохнул Иван. — Даже батюшка ваш, и тот предал доверие мое, а нету более таких, как Федор Вельяминов. — Он поднял голову, прищурившись, и вдруг сказал: «Ручница есть у кого?». На кресте Святой Софии сидел белоснежный голубь.
Марфа перекрестилась: «Хоть бы не попал».
Раздался выстрел, но голубь, даже не шелохнувшись, продолжал прижиматься к кресту.
— Ну, Матвей Федорович, сам Господь тебе знак послал, угодно ему венчание твое.
Вельяминова взяла невестку за ледяную безвольную руку. «Держись, недолго осталось».
Светлые ресницы Ефимии дрогнули, на них повисла одинокая слеза.
— Ты помни, что я говорила тебе вчера, — проговорила Марфа, чуть отстав от толпы. — Коли понесешь быстро, Матвею оно на руку, а коли сына родишь, он тогда помягче станет. И ни в чем ему не отказывай. Что бы ни захотел.
— Грех это…, — слабо возразила Ефимия, покраснев.
— Ты жить хочешь? — сурово дернула ее за руку Марфа. — Или на погост пойти, и чтобы впереди тебя гробы несли? Одно слово мужа твоего, и не останется более князей Старицких, поняла?
На свадебном пиру в палатах Судаковых, было шумно. Иван много пил и посылал чаши ближним боярам. Марфа смотрела на лицо Матвея — белое, с расширенными глазами. Он не был пьян, нет, здесь было что-то иное, что-то более страшное. Ефимия ничего не ела, и только лихорадочно рвала на коленях, под столом, чтобы никто не видел, шелковый плат.
— Васька, — крикнул Иван. — А ну иди сюда!
Князь Старицкий послушно опустился на колени перед креслом царя.
— Надо тебя тоже порадовать как-то, — задумчиво сказал Иван Васильевич. — А то сестру твою я замуж выдал, Марью вашу выдам, как в возраст войдет, а тебя, Василий Владимирович, я тоже жалую, будешь у меня теперь за столом прислуживать, и смотри, старайся, как следует.
Правнук царя Ивана Великого молча склонил голову, сдавленно застонала Ефимия.
— За что ж он так нас бесчестит?
— Скажи спасибо, что живы, — не разжимая губ, прошептала Вельяминова. — А что брат блевотину за пьяными подтирать будет, дак бесчестие не в том.
— Как оно будет-то? — безнадежно спросила Ефимия.
— Не знаю, — ответила Марфа, не сводя взгляда с брата.
— А вот батюшка твой, — царь повернулся, улыбаясь, к Федору Басманову, — Федор Алексеевич, разочаровал меня. Говорят, предатель он.
Матвей Вельяминов осклабился, глядя на побледневшее лицо младшего Басманова.
— Да государь… — начал было Федор, но Иван Васильевич остановил его. — Ты, Федька, помолчи лучше, отец твой с новгородцами снюхался, хотел под крыло короля Сигизмунда перебежать. Сейчас он нам сам все расскажет.
Ввели окольничего. Его бледное, с едва заметными шрамами от ожогов лицо, было опущено, глаза превратились в щели от синяков. Иван махнул рукой. Окольничего отпустили, поставив на колени.
— Помнишь, Алексей Данилович, как учил я? Коли хочешь, чтобы полюбили тебя, самое дорогое забрать у человека надо.
— Не предавал я тебя, государь, оговорили меня. — Басманов метнул быстрый взгляд на Матвея, тот усмехнулся. Глядя на злое, чуть подергивающееся лицо царя, окольничий вспомнил тех двоих, отца и сына. Синеглазый юноша, совсем еще мальчик, сказал тогда разбитыми губами
— А лучше, чтобы он своей рукой мне это дорогое отдал, да, Федя? — почти пропел Иван, обнимая младшего Басманова, и раскрыл ладонь. Матвей Вельяминов вложил в нее длинный кинжал.
Алексея Басманова передернуло.
— Не трону я сына своего, какой бы он ни был. Плоть и кровь моя он, не стану я заповедь Божью преступать.
— Феденька, ты слышал? — спросил царь.
Младший Басманов медленно, как во сне, поднял клинок.
— Не смотри, — сказала Марфа невестке. — Закрой глаза. Та только помотала головой и ухватилась за край стола.
Федор Басманов вонзил клинок отцу в горло. Хлынула кровь, быстрыми, сильными толчками.
Басманов захрипел и ухватил сына за руку. Федор брезгливо разжал пальцы окольничего и одним движением взрезал ему шею.
— Молодец, — потрепал его царь по голове и вдруг неожиданно громко крикнул. — А теперь не пора ли уже молодым почивать?
Ефимия обреченно перекрестилась.
— Ну все, — Марфа наклонилась и поцеловала ее в лоб, покрытый холодной испариной. — Ты помни, Ефимья, главное — не прекословь ему. Если вдруг…
— Что?
— Ничего, — вздохнула Марфа. — Все будет хорошо.
— Марфа Федоровна, — Ефимья стиснула маленькие, с обгрызенными ногтями руки, между колен, — а вам… вам понравилось, ну, когда…
Вельяминова вдруг вспомнила холодный весенний лес, огонь костра, и то, как отражался рассвет в его лазоревых глазах.
— Да, — ответила она и мягко закрыла дверь горницы.
Он увидел, как она спускается по крутой лестнице, и перегородил ей дорогу. В лунном свете ее лицо было точь-в-точь как лик Богородицы. Она стояла на ступеньку выше, опустив голову, и все равно не доставала ему до плеча. От нее пахло, — даже в разгар зимы, — напоенными солнцем травами.
— Дай, — сказал он грубо.
— На ложе брачном, — она отвернулась, — так, что он видел только край платка и немного бронзовых волос на виске. Кровь хлынула ему в голову.
— Силой возьму.
— Не будет благословенья Божьего тебе, — она посмотрела на него изумрудными глазами.
— И сыновей не будет тогда. Под венец меня поведи, по-честному, как государю и пристало.
От него пахло, как и тогда на площади, кровью, только свежей. Кровью зарезанного Басманова.
Марфа поморщилась.
— Дай пройти.
— С огнем играешь, Марфа.
— На то я и Вельяминова.
Он зашел вслед за ней в трапезную, и, поймав взгляд Матвея, указал головой на дверь.
— Иди-ка к невесте своей, заждалась она, — усмехнулся царь, отрываясь от губ Матвея.
Отступив на шаг, он окинул любовника с головы до ног оценивающим взглядом.
— Шексна тебе на пользу пошла. Забыл, небось, Матюша, как это, с бабой-то?
— Дак вспомнил уже. А все равно лучше тебя нет, — опустив голову, глухо проговорил Матвей.
— Милый ты мой, — Иван коротко привлек его к себе. — Не брошу я тебя никогда, разве не знаешь ты? Иди, и пущай Ефимья сыновей тебе родит. Она хоть и захудалая с виду девка, но мать ее покойница
