Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

Потом распрягла оленей, выпотрошила улов и развесила его сушиться на ледяном, пронизывающем ветру. Вернувшись в чум, где мать Тайбохтоя и шаманка негромко переговаривались, сидя у очага, Марфа села на корточки и за две потуги родила Федосью.

— Девка, — разочарованно сказала старуха. — Ну да ладно, ты хорошо рожаешь, следующим летом сына принесешь.

Марфа подождала, пока шаманка перережет пуповину, завернула дочь в оленью шкуру и дала ей грудь.

— Не тяжело, и ты не бойся.

Ему снилась жена. Странное дело, днем он и не думал о Ефимье, а ночью, если он был вдали от нее, как сейчас, ему хотелось ощутить ее рядом. Он привык к теплому телу в постели, покорному, благодарному просто за то, что его, как собаку, погладят по голове.

Она целовала ему руку и — он знал — молилась за него.

Она ни о чем не спрашивала, ни о смерти братьев, ни про его царскую службу, она вообще была молчуньей, будто и не человек, а зверушка какая-то. Он даже не знал, чем она занимается во время его отлучек, ему было довольно того, что, когда он возвращался, она, встав на колени, снимала с него сапоги, подавала на стол, и убирала за ним.

Ему нравилось есть из ее рук, нравилось брать ее на ложе. Она всегда была так рада ему, так неумело ласкалась, что Матвей, знавший все и даже сверх того, что положено знать мужчине, старался беречь ее. Ему хватало и ее слабой улыбки, тихих поцелуев, и того, как она смотрела на него, будто они одни на всем белом свете.

Он проснулся, и, зевнув, просто полежал, смотря в высокое московское небо. Потом велел нести одеваться и поехал к Москве-реке — казнили всегда у Троицкой церкви. Еще со времени первой своей казни, когда рвали ноздри тетке его, Прасковье Воронцовой, он уяснил для себя, что в такие дни с утра лучше не есть, зато опосля всегда велел подавать обильный обед.

Дьяк, стоя спиной к Троицкой церкви, надсаживась, зачитывал грамоту о преступлениях Висковатого. Тут был и король Сигизмунд, и тайные письма султану, и сношения с ханом крымским. Когда грамоту свернули, толпа зашевелилась, загомонила: «На кол его!».

— То наглая клевета, — начал было тихим, измученным голосом Висковатов, но Матвей, уловив взгляд царя, махнул рукой. Завизжал веревочный блок, и Висковатого, сбив с ног, привязали к крюку. Закрутили рычаг, тело дьяка задергалось вниз головой. Матвей сощурился от яркого, августовского солнца, и, кинув слуге поводья, взошел на помост.

— Пей, — Марфа поднесла ложку к запекшимся губам.

— Горько, — сморщилась Ефимья. — Что это?

— От боли. — Марфа Вельяминова провела рукой между разведенными ногами. На пальцы ей потекла теплая, розоватая жидкость. — Сейчас быстрей пойдет, — пробормотала она.

У роженицы расширились зрачки, дыхание сделалось совсем прерывистым.

— А ежели помру я? — всхлипнула она и вцепилась в руку золовки.

— Рот раскрой, — велела Марфа, и быстро, одним движением, засунув между зубов Ефимии тряпку, завязала ее концы на голове. Теперь та могла только еле слышно мычать.

Вельяминова придвинула к постели лавку, зажгла еще свечей. Тщательно вымыла руки, намазала их маслом до локтя.

Малюта выбрал из поднесенных палачом ножей кривой и короткий, и, оттянув ухо Висковатого, полоснул по нему лезвием. Треск разрезаемой плоти утонул в вопле несчастного. Толпа бесновалась. Пальцы на руках и ногах отрезали клещами — с ножом, даже тяжелым, как объяснил пыточных дел мастер, было бы слишком много хлопот. «Тем более на весу он будет, без опоры. А с клещами просто — раз, и все».

Висковатов уже не кричал, ему вырвали язык, лишь мычал сквозь хлещущую изо рта кровь.

Матвей задумчиво посмотрел на разложенные перед ним инструменты и выбрал небольшой бурав. Он делал это впервые, и на правом глазу чуть не ошибся, еще бы немного, и острие бурава, пробив глазницу, вошло бы в голову дьяку, прекратив его страдания, но царь держать Висковатого в живых как можно дольше. Матвей отер рукавом пот со лба, и медленно потянул бурав на себя.

Марфа прокалила нож в пламени свечи и сделала надрез. Снадобье, что она дала роженице, подействовало, Ефимья лежала без чувств, только закатившиеся белки влажно поблескивали из-под век. Вельяминова одной рукой чуть нажала ей на живот, другой приготовилась принять то, что носила в чреве жена ее брата.

Оно было в размер человеческого младенца — и живое. Оно вдохнуло воздух и слабо закричало. Марфа, перекрестившись, взяла пеленку.

Новорожденное существо жило все то время, пока Марфа, отложив его — обмытого и запеленутого, — занималась Ефимьей. Закончив, она обернулась, молясь про себя, чтобы бог взял то, что дал, но нет, раздался высокий, мяукающий звук.

Светлые ресницы дрогнули.

— Марфа, что с дитем? Больно мне.

— Ш-ш-ш, тебе шевелиться нельзя, я отвару принесу, выпьешь и поспишь.

— Дай дитя мне, дай, сама ж говорила, как родила, сразу надо к груди приложить.

— Ефимья, — начала было Марфа, но та прервала ее: «Я — мать, дай мне дитя мое!».

Ефимья приложила его к груди. Марфа нерешительно сказала: «Ты потом вторую грудь дай…». Роженица подняла на нее остановившиеся глаза, кивнула.

— Сейчас у тебя молока нет, однако им … ему… все равно полезно. На третий день придет.

Если… — Марфа осеклась. — Никто не знает. И не надо, чтобы знал.

— Матвей должен, — сказала Ефимья, не отводя глаз от того, что было у нее в руках. — Прислуге скажи, чтоб не тревожили меня. И гонца на Москву пошли.

Марфа села рядом с ней, стараясь не смотреть в ту сторону.

— Может, не надо? Скажем, что умер.

— Вот когда умрет, дай ему, Господи, жизнь долгую и безгрешную, тогда и скажем. А пока вот мое дитя, в венчаном браке рожденное, и отец его должен увидеть.

Марфа не решилась прекословить.

— Надейся на Господа, Ефимия, мужайся, и да укрепляется сердце твое.

— Аминь.

Когда от дьяка остался лишь окровавленный скелет, толпа начала расходиться. Палач полил Матвею на руки, кровь никак не желала вымываться из-под ногтей. Потом почищу, мельком подумалВельяминов и вскочил на подведенного жеребца.

— Молодцы вы сегодня были, — Иван Васильевич потрепал Матвея по плечу. — Всё, как надо, с оттяжечкой, и чтобы ужас всех держал. Ничего, Новгород мы раздавили, сейчас Москву очистим от скверны, и легче дышать станет. Поехали, поедим. — Царь потянулся так, что затрещал кафтан на могучих плечах, — хоть и пост, но щи с утра были пальчики оближешь, а сейчас настоялись, так и лучше еще. И пирогов напекли нам с капустой.

Матвей приехал глубокой ночью.

— Не рано ли родила-то?

— Рановато, но родила, — ответила Марфа, держа свечу. — У тебя кровь под ногтями.

Матвей только отмахнулся.

— Висковатого казнили, вымыть не успел. Мальчик? Наследник?

— Мальчик. Пойдем посмотришь.

Она сняла пеленку с колыбели и поднесла к ней свечу. Матвей бросил один взгляд и согнулся пополам. Если Марфа не успела его оттолкнуть, его бы вырвало прямо туда.

— Сам подтирай, — сказала Вельяминова, глядя на то, как согнулся в углу брат. — Никто не знает, кроме нас.

— Марфа, — он упал на колени. — Молю тебя…

— Даже не думай, — отрезала сестра. — Я созданье Божье своей рукой не убью, Ефимья его уже к груди прикладывала, ест оно, и спит, как дитю положено.