становится, — краснея, буркнул тот.
— Ты рисовать умеешь? — внезапно спросил мужчина.
— Умею, — подозрительно ответил мальчик. «А вы кто такой?», — Лет-то тебе сколько? Шестнадцать? — мужчина все смотрел на него.
Федор, было, привычно хотел соврать, но вместо этого, краснея, признался: «В мае одиннадцать будет».
— Ну и вымахал ты, — присвистнул новый знакомец. «Так, — он отчего-то вздохнул, — Белый Город знаешь? Ну, новую крепость, что строить будут?»
— Меня туда подмастерьем обещали взять, сказали через месяц приходить — гордо сказал Федор.
— Ну-ну, — протянул мужчина. «А в ученики хочешь ко мне?».
— А вы что, там работаете? — Федор посмотрел на него исподлобья.
— Можно сказать, и там и тоже, — человек внезапно улыбнулся. «Зодчий я, Федор Савельевич, Конь по прозванию, слышал?»
Федор стоял, открыв рот, и, наконец, сказал: «Так это по вашим планам Белый Город возводят?».
— По моим, — усмехнулся Конь. «Ну так, что, брать тебя в ученики-то?»
— Да, — Федя опомнился, — да, спасибо вам!
— Зовут-то тебя как? — зодчий подал руку мальчишке.
— Тоже Федор, — он улыбнулся. «Воронцов».
— Тогда, тезка, приходи через две недели на третью, — велел Конь, — мне сейчас обратно в Смоленск надо. Я у Китайгородской Стены живу, спросишь там, покажут тебе».
— Федя! Федя! — раздался отчаянный голос.
— Это еще кто? — нахмурился зодчий.
— Сестра моя, — вгляделся Федор — Лизавета. Дочь отчима моего. Что она тут…, - мальчик шагнул навстречу бегущей Лизе. «Ты зачем одна по улице болтаешься? — строго сказал Федор. «Невместно это!»
Каштановые косы растрепались, шубка была расстегнута и Лиза, будто натолкнувшись на стену, замерла перед Федором. В руках у нее был какой-то сверток.
— Федя! — выпалила она. «Мне батюшка с матушкой сказали, что я тебе совсем не сестра. Я рисунки принесла, что ты мне дарил, потому что, теперь ты их захочешь обратно взять.
Наверное., - прибавила Лиза.
— Вот же дура, — сочно сказал Федор. «А ну на усадьбу быстро, впрочем, стой, я с тобой пойду».
— Твои рисунки-то? Посмотреть можно? — спросил зодчий.
Он развернул один и застыл. «Да, — наконец сказал Федор Савельевич, — а чертить ты умеешь, тезка? Хотя нет, вижу, что умеешь. Это что за мост? — спросил он.
— Это из головы, — Федор покраснел. «Как мы в Ярославле были, так я на Волгу ходил, думал, где там лучше мост возвести».
Зодчий аккуратно сложил рисунки и протянул Лизе. «Ты их храни, Лизавета, а то небось он, — Федор Савельевич кивнул на мальчика, — нарисует и бросит, где попало?».
— Бывает, — Федор еще пуще зарделся.
— Ну идите, — Федор Савельевич погладил Лизу по голове. «А тебя, тезка, жду к себе, как договорено, в марте уж строить начинаем».
— Это кто? — спросила Лиза, оглядываясь.
— Руку дай, и держись за меня крепко, — велел Федор. «И как тебя еще на улицу одну выпустили? А это зодчий, Федор Савельевич Конь, он в ученики меня взял».
— Матушка с батюшкой, — Лиза помолчала, — Федосья на поварне, я с двойняшками занималась, смотрю, — а тебя нету. Ну, на дворе никого не было, а ворота открыты были, я и убежала.
— Больше так не делай, — мальчик вздохнул.
— А ты знал, что я тебе не сестра? Ну, не настоящая, — спросила Лиза, когда они уже подходили к усадьбе.
— Знал, — Федор усмехнулся. «Я тебя первый раз в Ричмонде увидел, как матушка с батюшкой после разлуки встретились. Ты тогда совсем маленькая была, розы повела меня смотреть».
Лиза молчала и Федор, наклонившись, увидел слезы в ее глазах.
— Батюшка умирает, — остановившись, сказала девочка. «Как же это будет, Федя? Как мы без него?»
— У нас матушка есть, — твердо сказал ей брат. «Ну и мы все тоже. Будет тяжело, но мы справимся. Ну, пойдем, — он поцеловал Лизу в мокрую, холодную щеку, — ты замерзла вся».
Сука! — процедил царь и ударил носком сапога в висок. Голова Матвея даже не дернулась.
— Так царь-батюшка, — зачастил палач, — мы уж и огнем жгли, — ничего. Преставился он, упокой Господи душу грешника.
— А ну дай клещи, — велел Иван Васильевич. «И раскали, как следует».
Государь присел и прижал алое, пылающее жаром железо к ноге Матвея. Повеяло паленым мясом. Иван Васильевич посмотрел на ожог и, распрямившись, сказал: «Ничего, мы его и мертвого на кол посадим».
Он еще раз, от души, ударил труп под ребра, и, выругавшись, вышел из подвала.
Петя почувствовал запах — такой, как совсем, давно, в детстве, когда покойная матушка водила его на службы в монастырь на Рождественке, рядом с их старой усадьбой. Пахло воском, ладаном, елеем, и ему сразу стало тепло — так, что даже омертвевшие, стылые пальцы, уже сведенные судорогой, чуть распрямились.
— Не надо, не надо, — голос у священника был тихим, ласковым, — не надо, не открывайте глаз.
Вам ведь тяжело, просто говорите, а я вас послушаю.
Он говорил, — медленно, прерываясь, чтобы глотнуть воздуха, чувствуя, как замирает усталое сердце.
Потом, после всего, Петя вдруг попросил: «Батюшка…, вы помните от Иоанна, про смерть Лазаря?»
Он слушал, пытаясь дышать, и вспоминал кафедральный собор в Бергене. Слова были теми же самыми — вечными, единственными.
«Марфа, услышав, что идет Иисус, пошла навстречу Ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего Ты попросишь у Бога, даст Тебе Бог. Иисус говорит ей: воскреснет брат твой.
Марфа сказала Ему: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день. Иисус сказал ей:
Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли, сему? Она говорит Ему: так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир».
— Да, — сказал Петя еле слышно. «Да, это так». Он, было, почувствовал, как сердце остановилось, но приказал себе: «Еще не время!».
Дверь чуть скрипнула, он ощутил рядом аромат жасмина и прошептал: «Марфа».
Она была теплая, такая теплая, что Пете сразу захотелось заснуть, прижав ее к себе. Он почувствовал, как щекочут плечо распущенные волосы, и попытался улыбнуться.
«Мальчик хорошо», — услышал он голос Марфы. Она осторожно взяла его руку и положила себе на живот. Дитя толкнулось. «Славный мой», — одним дыханием, — уже совсем слабым, — произнес Петя.
Он понял, что Марфа, как все эти ночи, собирается наклониться над ним, и, собрав все силы, чтобы погладить ее по голове, шепнул: «Не надо, счастье. Ты поспи, устала ведь. Поспи, я с тобой».
— Петя, — сказала она, целуя его руку. «Петя, любимый мой…»
— Спи, — сказал он. «Просто закрой глаза и спи».
Он тоже задремал, — обнимая ее, так и не сняв руки с ее живота. Мальчик немного еще повертелся и затих. «Вот и все», — подумал Петя. «Время».
В раскрытые ставни вливался свежий, морозный ночной воздух, блестел снег под лунным светом, и вскоре два дыхания в опочивальне стали одним — нежным, едва слышным.