Виллем посмотрел на жену, и, поднеся ее руку к губам, тихо сказал: «Видишь, я же говорил тебе — дети возвращаются домой. Все закончилось».
— О нет, — Марфа взглянула на сумрачное, серое, осеннее небо Лондона. «Все только начинается, Виллем, поверь мне».
Пролог
Мон-Сен-Мартен, ноябрь 1613 года
Карета прогромыхала по каменному мосту через быструю, горную реку и остановилась на выметенном дворе таверны. Федор спешился и сказал сыну: «Ну, вот мы и приехали». Он бросил поводья слуге и спросил: «Что, хозяин здесь?»
— А как же, месье! — раздался голос из дверей. «Чего изволите? Комнаты, обед?»
— И то, и другое, — хохотнул Федор, и, сладко потянувшись, добавил: «Я смотрю, дороги у вас тут лучше стали».
— Месье бывал в наших краях? — подобострастно спросил трактирщик, про себя подумав:
«Вот кого надо Арденнским вепрем называть, не человек, а гора какая-то, таким кулаком можно запросто голову разбить».
— А как же, — согласился Федор. «Больше, чем три десятка лет назад, ну, да я тогда еще мальчишкой был. Там у меня дамы в карете, — он отдернул бархатную шторку и ласково сказал: «Просыпайтесь, мы уже тут».
Марья подняла растрепанную, каштановую голову с шелковой подушки, и, зевнув, потерев глаза, закуталась в соболью шубку: «Холодно как».
— Во всех комнатах камины растоплены, — торопливо сказал трактирщик. «Сами понимаете, горы, да и осень нынче зябкая, сырая».
— А тогда снег лежал, — вспомнил Федор, подав руку жене, помогая ей выйти из кареты. «Мы с матушкой под медвежьей шкурой спали, очень холодная зима была».
Лиза посмотрела на рыжую, золотую листву деревьев, на низкое, серое небо и тихо спросила мужа: «Так это вон, тот замок, на холме?»
Тот кивнул и повернулся к трактирщику: «А что, в Мон-Сен-Мартене не живет никто?»
— Да что вы! — махнул рукой мужчина, помогая вознице снять сундуки, притороченные к запяткам кареты. «Хозяин, адмирал де ла Марк, давно в Англию переехал, сын у него моряком стал, так что, — трактирщик поудобнее подхватил багаж, — замок разваливается потихоньку. А жаль, — он вздохнул, — де ла Марки нашими сеньорами с незапамятных времен были. Ну да вы, если хотите, прогуляйтесь потом, посмотрите, он, хоть и безлюдный сейчас, но все равно — величественный».
— Да, — тихо ответил Федор, — я вижу. Вы вот что, — велел он Лизе, — сейчас пообедаем, примите ванну, и спать отправляйтесь, устали ведь, да и вечереет.
— Конечно, — Лиза улыбнулась и подогнала Марью: «Пойдем, доченька, еще вещи разложить надо, все ведь помялось».
— Как будто тут есть перед кем щеголять, — пробурчала себе под нос девочка, — десяток домов и церковь, не Амстердам ведь.
Лиза рассмеялась, и, поцеловав дочь в затылок, велела трактирщику: «Потом в комнаты нам горячей воды принесите. А что на обед?»
— Свинью третьего дня закололи, мадам, — поспешил ответить мужчина, — колбаски и окорок, с пюре из овощей».
— Я, — Мария вздернула подбородок, и прошагала в открытые двери таверны, — буду только пюре.
Лиза рассмеялась и, подхватив бархатные юбки, подумала: «Хорошо, что дождей уже нет, да и подмораживает по ночам, хоть в грязи не тонули по дороге сюда».
— Батюшка, — Степа вдруг покраснел, — можно я пока прогуляюсь, а то из седла ничего не разглядишь?
— Ну, прогуляйся, — разрешил Федор, — хотя тут и смотреть-то не на что, деревня как деревня.
Он вдруг подумал: «Да что это я? Парень каменные дома, — не церкви, не Кремль, — дома каменные, только в Польше и увидел. И Марья тоже — стояла в Амстердаме, рот открыв, а потом спросила: «Батюшка, это не сказка? Так правда бывает? В Амстердаме…, - он поморщился, как от боли, и, проводив глазами рыжую голову сына, велел трактирщику:
— Вы вот что, пока обеда ждем, дайте мне бутылку красного и перекусить что-нибудь. Ну, там, половину зайца, что найдете. Держите, — он бросил ему мешочек с золотом, и, опустившись в большое, заскрипевшее кресло, устало улыбнулся: «Вы не бойтесь, я с юношеских лет, какую мебель ломаю, так сам ее и чиню».
— Ну что вы, что вы, — захлопотал трактирщик. «Сейчас принесу вам вина, — он подмигнул, — у меня еще со времен, как испанцы тут хозяйничали, осталось кое-какое, старое».
— Рады вы, что выгнали их? — вдруг спросил Федор.
— Ну как выгнали, — трактирщик пожал плечами, — в Брюсселе, сами знаете, двор, у нас свой штатгальтер, Альбрехт Австрийский, и жена у него — дочь короля Филиппа, но все же, — он приостановился, — хоть мы тут тоже — католики, но лучше уж своей головой думать, чем ждать, пока испанцы за нас все решат. Сейчас все будет готово, месье.
— Альбрехт Австрийский, да, — Федор протянул ноги к огню. «Надо будет Степу отсюда в Антверпен отвезти, там же его придворный живописец, этот Рубенс. Хвалили его. Пусть зиму у него позанимается, пока я тут с замком вожусь. Марья обратно в Амстердам поедет, а Лиза пусть при мне будет, — он чуть улыбнулся, и, приняв от трактирщика бокал, почувствовав на губах терпкий запах дуба и солнечное, летнее тепло — закрыл глаза.
Она оторвалась от его губ, и, прислонившись к стене, тяжело дыша, чуть не плача, шепнула:
«Господи, что же я делаю…»
— То, чего мы оба хотим, — он нежно, осторожно снял с нее, берет, и, распустив каштановые косы, расстегивая маленькие, бархатные пуговицы на скромном воротнике платья, попросил, наклонившись к ее уху: «Пожалуйста…»
— Какая шея, — подумал он, увидев в неверном, туманном свете раннего утра, — все еще спали, — жемчужное, ослепляющее сияние. Он отодвинул прядь мягких волос и, чуть коснувшись губами этого белого, нежного, шепнул: «Не бойся».
— Нет, нет, — изнеможенно сказала она, и внезапно оказалась вся в его руках. Он услышал, как бьется ее сердце, — беспорядочно, растерянно. Наверху заплакал ребенок, и Мирьям, высвободившись, не оборачиваясь, — побежала по узкой, деревянной лестнице.
Он повертел бокал, казавшийся в его руке игрушкой, и, усмехнувшись, глядя на темное золото пламени в камине, тихо сказал себе: «Будет моей».
Степа остановился на мосту через реку и присвистнул: «Никогда такой воды бурной не видел, ну да, — он поднял голову, — тут же горы. Красиво как, батюшка рассказывал об Альпах, следующим летом и увижу их уже, когда в Италию поедем».
Он подышал на руки, и, вынув из кармана короткого, тонкой шерсти, изящного плаща, альбом, пристроившись на перилах, стал рисовать, изредка поглядывая в сторону башни серого камня, что возвышалась на холме.
Юноша вдруг прервался, и, откинув назад рыжеволосую, красивую голову, усмехнулся:
«Студия господина Рубенса, значит. То-то Бальтазар так расстроился, когда я ему об этом сказал». Степа пожал плечами: «Значит, там, в Антверпене, весело, учеников много. Вот и хорошо, — красивые, алые губы чуть улыбнулись.
— А как можно заставить их позировать? — Степа склонился над медной клеткой с ящерицами.
«Они же расползутся все».
— Я и не заставляю, — хмыкнул Бальтазар ван дер Аст. «Сижу у клетки и рисую, бывает, целыми
