уверенно ответил Уильям. «Не будь я капитан «Марфы и Марии». Она все молчала, опустив глаза, а когда комендант порта ушел, тихо сказала: «У меня письмо…к адмиралу Виллему де ла Марку. Вы, наверное, однофамильцы, сеньор?».
— Отчего же, — рассмеялся Уильям. «Это мой отец, сеньорита Анушка. И, конечно, я вас бесплатно доставлю до Лондона, никак иначе. Где ваш багаж?
— В нашем домике, бывшем, — она прерывисто, часто дышала, избегая его взгляда. «Мы там раньше с бабушкой жили, Амритой, она умерла, она мне приемная бабушка, а вообще я сирота, маму свою не помню, она танцовщицей была…
— Вы мне все по дороге расскажете, благо до Лондона плыть еще долго, — улыбнулся Уильям.
«Сейчас я пошлю матросов за вашими сундуками, а вы всходите по трапу, и устраивайтесь, — каюта рядом с моей каютой, она пустует».
— Да я бы в трюме…, - попыталась возразить Анушка, и увидела его ласковую, нежную улыбку:
— Ну что вы, сеньорита, — он опять поклонился, — если бы у нас не было места, я бы уступил вам капитанскую каюту. Вот и все, и не о чем тут больше говорить.
Девушка покраснела, и, запинаясь, сказала: «Спасибо вам, сеньор Уильям».
— В Лондоне спасибо скажете, — рассмеялся мужчина и подумал: «А ведь отец мне рассказывал о сеньоре Амрите. Умерла, значит. Надо будет перед отплытием сходить на кладбище, цветов положить на ее могилу».
Он увидел, как девушка все еще стоит перед трапом, и, обругав себя, подал ей руку: «Прошу вас, сеньорита. Обещаю — это совсем не страшно».
— Я еще никогда не плавала на корабле, — восхищенно сказала Анушка, оглядывая бирюзовую воду гавани, рыбацкие лодок, парусники — португальские, испанские, французские. Дул жаркий, томный ветер и вдали, над городом, голубая дымка окутывала вершины гор.
— Ну, — сказал капитан де ла Марк, засучив рукава белой, потрепанной рубашки, расстегнув камзол, — вот и начнете, сеньорита. Рассказывайте, где ваш домик, сейчас мы с ребятами туда сходим.
— Вы же капитан! — ужаснулась Анушка. «Вам нельзя!»
— Я потому и стал капитаном, — красивые губы усмехнулись, — чтобы самому решать, что мне нельзя, а что можно.
Ворота открылись, и Анушка увидела высокую, рыжеволосую женщину в простом холщовом чепце. «Уильям же говорил, что его матушка маленькая ростом, как я, — вспомнила девушка.
— Капитан де ла Марк, — радушно сказала та, — а дома одна только миссис де ла Марк, отец ваш по делам уехал, в Уайтхолл, а мистер Питер — на складах.
— Мистрис Мак-Дугал, — Уильям подтолкнул девушку вперед, — это моя невеста, мисс Анна.
— Так проходите, — та указала в сторону дома, — проходите, пожалуйста, я сейчас миссис де ла Марк позову.
Анушка вскинула голову, и, оглядев шпалеры на стенах, шкуру белого медведя, что была брошена на дубовый паркет рядом с персидским ковром, серебро и фарфор в открытых шкафах, — схватилась за руку Уильяма.
Повеяло жасмином, и она услышала радостный голос: «Мальчик мой, наконец-то, а мы тебя и заждались уже!»
Анушка подняла глаза — по лестнице спускалась невысокая, изящная женщина, в платье медного шелка. Бронзовые волосы были сколоты в узел золотыми шпильками с изумрудами.
За корсет женщины были засунуты очки. «Проверку счетных книг делаю, — усмехнулась она, — для Питера».
Уильям сглотнул, и сказал, глядя в зеленые глаза матери: «Матушка, позвольте вам представить — моя невеста».
Марфа свернула письмо и долго сидела, вглядываясь в утреннюю Темзу за окном. «Ну, хорошо, — подумала она ласково, — все у них идет, как надо. Семьдесят пять Тайбохтою сейчас, да, ну, Уильям говорит, что он еще на охоту ходит. Трое детей у него, два мальчика и девочка, — она выдвинула ящичек в поставце и положила туда записку. «И у родителей Николаса все в порядке».
— Миссис Марта, — раздался робкий голос с порога.
— Матушка, — улыбнулась та, и, поднявшись, сказала: «А ты что вскочила? Я же сказала — спите, и ты, и Уильям, устали ведь».
— Я не привыкла, так долго, — Анушка покраснела, — у нас ведь на рассвете встают, днем жарко. Тут тоже тепло, а я думала, что мерзнуть буду.
— Ну, — Марфа улыбнулась, и, взяв девушку за руку, усадила на обитую бархатом кушетку, — зимой, конечно, по-другому, но у нас камины — так что будет не холодно.
— Я могу с завтраком помочь, — озабоченно сказала Анушка, — как вчера, с обедом.
Марфа вспомнила огненный, обжигающий вкус специй и улыбнулась: «Вот обвенчаетесь, и будешь готовить. А пока ты невеста — так что отдыхай. Адмирал с дядей Джованни тебя сегодня в усадьбу нашу отвезут, а Уильям пока тут поживет, до свадьбы».
Серо-зеленые глаза чуть погрустнели и Марфа рассмеялась: «Три недели всего, не волнуйся. Не след жениху-то с невестой под одной крышей оставаться. А в усадьбе весело, детей много, мой сын, Теодор, как раз дом дяди Джованни перестраивает, так что его семья сейчас у нас живет».
Она помолчала и, взяв маленькую, нежную руку девушки, спросила: «Не страшно тебе будет, в Сурат возвращаться, с Уильямом?».
Анушка помотала каштановой головой: «Там, конечно, не такие люди, как у нас, на юге, не христиане, но все равно — это тоже Индия. Я смогу Уильяму помочь, с делами, вы не думайте, бабушка Амрита меня и читать, и писать научила».
— А потом — на Барбадос, — подумала Марфа, глядя на упрямый очерк подбородка.
«Правильно Уильям жену выбрал, с такой куда угодно можно».
Девушка зарделась, почувствовав ее взгляд, и Марфа улыбнулась: «Красивая ты очень, Анушка, вот и смотрю».
— Я не похожа, — едва слышно пробормотала та, — ну, на женщин здесь. Я темная…
— Черна я, но прекрасна, дочери Иерусалима, как шатры Кейдара, как занавесы Соломона, — рассмеялась Марфа.
Анушка совсем покраснела — до начала пышной, едва умещающейся в корсет груди, и тихо, комкая в руках шелк платья, глядя куда-то в сторону, сказала: «Мы только один раз поцеловались, и все, миссис Марта, ну, когда мне Уильям сказал, что любит меня. И все, — она отчаянно помотала головой, — больше ничего не было, ничего. Ну, там ведь дальше, в Писании, о винограднике…
Марфа погладила ее по руке и серьезно ответила: «А никак иначе и быть не могло, милая.
Мой сын — он ведь рыцарь, он никогда бы себе не позволил чего-то дурного. И ты тоже, — она вдруг прижала к себе девушку, — я хоть твою бабушку и не знала, но Виллем и Джованни говорили, что она человек чести была, благородная женщина. И ты — ее воспитания, сразу видно».
— У бабушки Амриты родители были брамины, — вздохнула Анушка, — это как священники, у христиан. Они отказались креститься, давно еще, ну, их и убили. Как ее внучку, бабушка меня в честь нее назвала. А я свою маму и не помню почти, а отца, — девушка прервалась, и, махнув рукой, замолчала.
Вытерев глаза, она добавила: «Бабушка говорила, он, наверное, из Европы был, раз у меня глаза такие светлые».
— Очень красивые, — Марфа потянулась и поцеловала влажные, смуглые щеки. «Пойдем, — она погладила Анушку по голове, — позавтракаем, а потом в лавки отправимся, и к портнихе моей. Платье-то тебе, где это шили? — спросила она, разглядывая серый шелк.
— В Бордо, как корабль там стоял, — грустно сказала Анушка, поерзав. «Оно тесное очень».
— Вот и сошьем тебе все, как надо, — уверила Марфа. «И на свадебное платье ткань выберем.
Ну и вообще, — она улыбнулась, — туфли закажем, белье, и сари твои — тоже. Дома-то ходи в них, сколько угодно, незачем в корсет затягиваться».
Спускаясь вслед за Марфой по лестнице, Анушка вспомнила ласковый голос адмирала: «Ну, пока вы до Лондона плыли, ты уже совсем, хорошо английскому научилась, молодец. И запомни, — Виллем встал, и, наклонившись, поцеловал каштановые волосы, — как Уильям мне сын, так ты мне дочка. И так будет всегда.
