— Да нашего Федора Николаевича и фон дер Бриггена — усердного посетителя Военного общества, Муравьевых, недовольных неудачами по службе… Извольте пробежать глазами список. Здесь все указаны поименно. — И Грибовский протянул Бенкендорфу тетрадку.
Бенкендорф отложил ее в сторону, взглянув мельком, попались знакомые фамилии: Орлов, Пестель, Бурцев, Юшневский, Муравьевы, Шипов…
— Хорошо, братец. Но все-таки, все-таки, где более основательные доказательства? И притом как-то неловко — ты ведь близок с Глинкой?
— Их сколько угодно, ваше превосходительство. Да вот хотя бы такое. В Тверской губернии у некоего помещика должна состояться сходка в установленный заранее членами тайного общества день. Там будут участвовать многие штаб- и обер-офицеры из бригады, которой командует генерал Васильчиков, младший брат Иллариона Васильевича.
В ответ на удар Грибовский нанес еще более мощный удар. «Это шантаж, и шантаж с далеко идущими целями», — подумал Бенкендорф. Теперь деваться некуда. Если Дмитрий Васильевич не донесет по начальству, а Илларион откажется поспешествовать Грибовскому и штука выйдет наружу — неприятностей не оберешься. Верно, дело зашло слишком далеко. А этот библиотекарь не прост, куда как не прост!
Бенкендорф сделал вид, что пропустил мимо ушей фамилию Васильчикова. Грибовского надо посадить на цепь и не давать воли.
— Ну и чем ты объясняешь возникновение сих секретных замыслов?
— Да очень просто, ваше превосходительство. С поверхностными большей частью сведениями, воспламеняемые искусно написанными речьми и мелкими сочинениями корифеев революционной партии, не понимая, что такое конституция, часто не смысля, как привести собственные дела в порядок, и состоя большей частью в низших чинах, мнят они управлять государством.
— А благо отечества что ж, их совершенно не волнует?
— Отдельные личности воспламенены патриотизмом, но общая масса подвержена брожению умов, глубоким невежеством отличается и готова на любое злодейство для удовлетворения личных амбиций и корыстных интересов.
— Ну довольно! Командир корпуса направил тебя в Министерство внутренних дел к графу Кочубею. Ты волен, безусловно, испросить у него аудиенции. Но так как здесь замешаны офицеры гвардейского корпуса, то, я думаю, стоит повременить и собрать более сведений. Я доложу сам о нашей беседе Иллариону Васильевичу, и посмотрим, что можно сделать, не пятная честь корпуса и не возводя напраслины на невиновных.
— Во мне вы можете быть уверены. Я готов содействовать вам всемерно. Насчет напраслины вы не беспокойтесь. Всей тайны при открытии общества никто не достигнет. Многие останутся безнаказанными и по ложному чувству стыда у людей, не желающих прослыть доносчиками, и из-за своего знатного происхождения.
Никто не хотел выходить на авансцену
История с Грибовским была ни Васильчикову, ни Бенкендорфу не ко времени. Заткнуть библиотекарю рот невозможно, привлечь к расследованию полицейских графа Кочубея — шаг неосторожный, дела у нас мотать любят и умеют. Муху в слона превратят без особых усилий. Вдобавок донесения Васильчикова и Бенкендорфа в Троппау рисовали благополучнейшую картину. Петербургский гарнизон и, в частности, гвардейский корпус изъявляли полнейшую преданность монарху и не выражали ни малейшего недовольства. И тут подвернулся Грибовский. Но ведь Грибовский, рассуждал Бенкендорф, не просто мелкий доносчик или чья-то подставная фишка. Он человек неглупый. Он будто предвестник каких- то событий. И, очевидно, серьезных. Буря уже началась, она где-то за горизонтом, но первая ударная волна докатилась до берега. Чего это ради Грибовский воспылал любовью к сотоварищам и кинулся к начальству? Куда он раньше смотрел? Речи произносит продуманные, не с бухты-барахты. Значит, то, что раньше Бенкендорфом и отчасти Васильчиковым воспринималось с легкостью, играет, в сущности, более важную роль. Куда ведут споры о форме правления в России? Способ изменения этой формы известен.
Приходилось в глубине души признать, что в гвардии нехорошо и что сборища не следует допускать. Дружеские общества любителей цветов и книг есть, по всей видимости, прикрытие определенных целей. И чем глубже загонять болезнь, тем страшнее станет, когда она выйдет наружу. Семеновский полк крепко держит в руках Шварц, и не с семеновцев надо начинать. Бенкендорф, конечно, имел негласных осведомителей и среди офицеров, и среди нижних чинов. Правда, их сообщения носили приватный характер. Вряд ли императору понравилось бы, узнай он, что сведения о гвардейских офицерах поступают к начальству в обход установленных правил. Тайной военной полиции не существовало, и пока государь не видел причин ее учреждать.
Бенкендорф специально поехал в великому князю Михаилу и сообщил, как командиру бригады, что намерен переговорить с командиром Преображенского полка Пирхом на предмет выяснения: не посещают ли его офицеры собрания противузаконных обществ и если он кого-либо подозревает, то не соблаговолит ли нарядить за ними наблюдение и предоставить в штаб список.
— Я отдам сей вопрос на усмотрение самого Пирха, что не позволит ему скорчить оскорбленную мину.
— Понимаешь ли ты, Александр Христофорович, на какой путь становишься? Пирх отличный офицер, и будто бы в первом полку моей первой гвардейской бригады все спокойно. Ты ведь знаешь, что я не ленюсь и ночью проверять караулы. Вот давеча был в Галерном порту у семеновцев. Полный порядок, сам искал уснувших и не нашел.
— Ваше высочество, я веду речь о другом. Доносительство, конечно, в гвардейском полку нестерпимо, но я не требую невозможного. Любой командир, в том числе и корпусной начальник, обязан знать, где проводят большую часть времени подчиненные. Иначе как оберечь себя от вредных веяний?
— Тебя ли слышу я, Александр Христофорович? Твое право распорядиться Пирхом. Спасибо, что предупредил.
В тот же день Бенкендорф вызвал в штаб строптивого преображенца. Беседа между ними проходила на повышенных тонах.
— Ваше превосходительство, — говорил возбужденно Пирх, — я ручаюсь за своих офицеров.
— Напрасно, господин полковник, ручаться ни за кого не следует, даже за себя. Я не предлагаю вам совершить что-либо предосудительное, но, учитывая все обстоятельства, о которых я не обязан вам докладывать, прошу предоставить мне список подчиненных и внимательно наблюдать за поведением наиболее подверженных политической горячке офицеров.
Любопытно, что впоследствии всего три-четыре преображенца приняли участие в прискорбных событиях на Сенатской. Это Бенкендорф особо отметил после того, как занял свой знаменитый пост.
Пирх долго не соглашался с начальством.
— Вы становитесь на сугубо официальную позицию, — сказал раздраженно Бенкендорф. — Тогда придется потребовать у вас соответствующий документ. Я вовсе не собираюсь превращать вас в шпиона. Да я и сам с неуважением отношусь к подобному ремеслу.
— Во время правления монарха, подобного нашему, — ответил удрученный полковник, — я полагаю, личностей, похожих на Гульельмо Пепе или Квирогу, среди верных преображенцев вы не найдете.
— Я не собираюсь никого искать. Я собираюсь лишь предупредить и потому потребовал объяснений. Я хочу и намерен спасти многих молодых людей от тяжелых последствий легкомысленных поступков.
«Боже, — мелькнуло у Бенкендорфа, — неужели я начал говорить с голоса Грибовского?!» Мысль больно кольнула его.
Пирх не делал тайны из столкновения с Бенкендорфом. Среди военных по Петербургу поползли слухи. Пришлось вмешаться Васильчикову. Он вызвал Пирха и в присутствии великого князя Михаила дал изрядную выволочку. Однако на преображенца это мало подействовало. Он продолжал настаивать на своем.
