вспышки эпидемии. А что нам прочили? Москва — помойная яма! Наполеон у Березины удивлялся: как этот город еще существует?! Заслугу Бенкендорфа нельзя не оценить.
— Что я в тебе особенно люблю, граф, — так это верность. — И император опять коснулся старой темы.
Назначение
Ахенский конгресс осенью 1818 года не шел, конечно, ни в какое сравнение по пышности с Венским. В австрийскую столицу съехались шесть коронованных особ, два наследных принца и более двух сотен владетельных князей. Вся эта публика веселилась и танцевала, и, быть может, потому Венский конгресс запал покрепче в память потомков, чем последующие дипломатические сборища. Конгрессы в Троппау и Лайбахе вспоминают только в связи с драматической отставкой Чаадаева и Семеновским бунтом. А о конгрессе в Ахене упоминаний почти не сыщешь. А напрасно! Там были приняты важные решения. Ахен император Александр выбрал не случайно. Этот старинный уютный маленький городок служил резиденцией Карлу Великому, что весьма импонировало государю. В 1668 году здесь заключили мир, который подвел черту под Деволюционной войной. И тогда Франция первой открыла военные действия, отобрав у Испании принадлежавшую ей Фландрию. Франция считала войну справедливой, опираясь на наследственное, то есть деволюционное право. Испания потеряла большие территории и много городов, получив взамен только Франш-Конте. Над Лиллем снова взвился национальный флаг. Но теперь здесь хозяин северный властелин, и европейцам с этим придется смириться. Через восемьдесят лет — в 1748 году — ахенцы стали свидетелями нового торжества. Австрийская эрцгерцогиня Мария Терезия при поддержке Англии, Голландии и России подтвердила свои права на владения Габсбургов. Война за австрийское наследство принесла разочарования многим странам — Франции, Пруссии, Баварии, Саксонии, Испании и Пьемонту. В азартной игре за раздел чужих территорий участвовали и более мелкие государства, но эрцгерцогиня оказалась и мудрее, и счастливей. Ей не удалось отстоять лишь часть Силезии, которую захватила Пруссия.
Разумеется, город с таким военно-дипломатическим прошлым нравился императору Александру. Здесь сами стены дышали историей и напоминали о славном прошлом нынешних союзников. И вместе о тем нынешняя Франция — Франция Бурбонов — не имела оснований обижаться. Ее целостность была гарантирована тоже Ахенским миром. Императору Александру, конечно, хотелось, чтобы Европа забыла, что период добрых и дружеских отношений России с корсиканцем позволил ему завоевать Испанию и Португалию. И Европа простила триумфатору. На Ахенский конгресс император пригласил узкий круг верных сторонников и людей, с которыми мог объясняться откровенно. Этой чести он удостоил и Дарью Ливен. Когда говорил с графиней, то изменял манеру до неузнаваемости. Ферлакурство, столь свойственное общению с женщинами, на время оставалось в стороне. Император становился серьезным и предупредительным, хотя графиня обладала женской притягательностью и даже такой тонкий ценитель и знаток прекрасного пола, как князь Меттерних, не устоял перед ее чарами. Именно здесь, на Ахенском конгрессе, и развернулся короткий, но быстротечный и бурный роман.
Император однажды спросил, посетив графиню Ливен в отеле:
— Не жалеете ли вы, что покинули ради меня Лондон?
— Боже сохрани, государь. Я всегда счастлива видеть вас хотя бы издали. А беседовать с вами — блаженство.
— Мне почудилось, что теперь у вас другие предпочтения.
— Отнюдь, государь. Никто вас заменить не может.
— Но может существовать рядом.
— Нет, государь, — не сдавалась Дарья Христофоровна, — вы это знаете, очевидно, лучше, чем кто-нибудь. Вы сами умеете хранить верность друзьям и близким, особенно несчастным женщинам, которые становятся избранницами мужчин иногда и не по своей воле.
— Что вы имеете в виду, графиня? — изумился император, предполагая, что беседа зашла слишком далеко и он чем-то уязвил конфидентку, намекнув на прогулки с Меттернихом.
— Непреодолимую силу чувства, государь!
А он-то подумал Бог весть что! Да, он хранил верность Марии Антоновне Нарышкиной- Четвертинской, хотя и не отказывался от мимолетных увлечений не всегда платонического характера. Умна Бенкендорфша, умнее Тилли, умнее собственного мужа и старшего брата.
— Кстати, о вашем старшем брате, — сказал он внезапно, озвучивая давно заготовленный вопрос. — Вы действительно уверены в его административных талантах, графиня? Я считаюсь с вашим мнением.
— Абсолютно.
И Дарья Христофоровна проницательно взглянула в голубые скользящие глаза императора. Черное сошлось с голубым и победило.
— Ах, оставим все это, — вздохнул император и перевел разговор на иную тему. — Князь Меттерних сегодня изрек, что без России Австрия исчезла бы с карты земли. Что думаете вы, графиня?
— Где, как не в Ахене, прийти к подобной мысли, — улыбнулась Дарья Христофоровна, давая понять императору, что она вполне оценила его выбор и знание европейской истории.
Они славно поговорили. Вечером император сообщил Волконскому:
— Я писал Алексею Андреевичу о Бенкендорфе. И получил от него депешу. «Государь-батюшка, ваше величество! Я не против. Гвардия, думаю, будет довольна», — отвечал Аракчеев.
— Да, гвардия будет довольна. И Васильчиков тоже. Сипягин да Желтухин слабая ему подстава. И потом все-таки Бенкендорф семеновец, а значит, наш. Да и чего им надобно, Петр Михайлович?! Боевой генерал, к вольным мыслям склонен. И притом я заглядывал в его полицейские проекты не без пользы для себя. Правда, оставил без последствий.
В следующем году, марта 18-го генерал-майор Бенкендорф стал начальником Гвардейского генерального штаба, а летом был пожалован в генерал-адъютанты.
Но если кто-нибудь подумает, что Александр Христофорович занял столь высокий пост благодаря протекции, то он совершит большую ошибку. Гвардия действительно была довольна. Каждый видел в нем своего. Государь — верного слугу и храброго защитника трона и отечества, масоны — масона, семеновцы — семеновца, гвардейцы — гвардейца, уланы — улана, драгуны — драгуна, немцы — немца, французы — французоговорящего, дамы — хорошего кавалера, отцы семейств — примерного семьянина, прекрасно относящегося к приемным дочерям, англоманы — друга Воронцова, получившего воспитание в Лондоне, ветераны войны — смелого и заслуженного офицера, молодым ставили Бенкендорфа в пример, и даже русские не сомневались в его преданности России. Васильчиков получал отличного помощника, а библиотекарь Грибовский внимательного патрона, которому он успел оказать немалую услугу. Лишь генерал Ермолов скорчил гримасу: «Немцы, всюду немцы… — ворчал он. — Не пробьешься, черт побери, в немцы! Не пробьешься!»
Совет Великого князя Михаила
Весна в Петербурге изменчива, но зато романтична и вдохновенна. Направление ветра невозможно предугадать. Солнце то горячо улыбается, то хмурится наплывающими тучками. Остро пахнет талым снегом, бурно плещет тяжелая невская вода. Контуры зданий, людей, колясок четко очерчены и только в сумерках чуть размыты прозрачным серебристым туманом.
Сердца трепещут, движения становятся порывистыми, а шаги торопливыми. Кажется, что и вполне солидные жители спешат на свидания. Весна пробуждает, освобождает и набрасывает таинственный флер на город.
В один из таких дней, переступив порог своего нового кабинета на Адмиралтейской площади в доме номер три, генерал-майор Александр Бенкендорф понял, что сделал выбор, и на этот раз окончательный.
