Овраг превратился в узкую долину, и путь теперь шел не напрямую, но вихляясь, словно пьяный бондарь.
И вот, повернув в очередной раз, Амелиус остановился в удивлении: небо за плечами уже успело окраситься нежной поволокой осеннего утра, ночная тьма готовилась отступать, оттого вокруг стали различаться, выходя из тьмы кромешной во тьму, приступную глазу, поразительные детали. Ручеек, набравшись сил, превращался здесь в поток, который уже нельзя было переступить, не замочив ног, и, сбегая в вытянутую долинку, впадал в небольшое озерцо, слюдяной пластиной блестевшее в первом утреннем свете. В озерцо вдавался мыс, подошва которого была перекопана довольно широким рвом, и за рвом этим вставали деревянные стены в полтора человеческих роста. И едва Амелиус остановился, пораженный открывшимся зрелищем, как там, за стенами, ударили колокола, призывая к заутренней.
Но ни о каком монастыре в долине над озером Амелиус в Остенвальде не слыхивал.
Однако ж делать было нечего, и лекарь повел кобылку к переброшенному через ров мосту.
Въезд перекрывали массивные ворота, обитые полосами потемневшего старого железа, а сбоку в стене была калитка с откидным веком – вот в нее-то Амелиус и застучал, уповая, что привратник не спит и сумеет услыхать его, Амелиуса, стук.
Привратник и вправду не дремал: по прошествии довольно короткого времени веко откинулось, и в окошке увиделось лицо, озаренное снизу пламенем то ли факела, то ли какого другого открытого огня.
– Кто таков? – произнесла физиономия голосом довольно мелодичным, хотя и не без грубости и хрипоты, что возникают при долгом молчании.
Амелиус не успел ответить: при звуках голоса кобылка его вдруг дико заржала, встала на дыбы и, вырвав повод, понеслась вскачь по мосту прочь от монастырских стен. Соскользнувшие сумы глухо брякнулись оземь.
Пока Амелиус растеряно глядел вслед сбегающей кобылке, не решаясь ринуться следом, физиономия внимательно оглядела его и, пробормотав: «Вот, значит, как», принялась отворять калитку, опустив деревянное веко.
И когда воротца калитки, отчаянно заскрипев, стали отворяться, Амелиус, все еще сжимая в руках измазанные в грязи дорожные сумки, вдруг понял, что этот сокрытый среди оврагов и ручьев монастырь и есть тем самым ответом на вопрос, что волновал его со вчерашнего дня – он должен был стать его, Амелиуса, спасением. Ведь, если верить рассказываемому, Дивному народу не было ходу на освященную землю, а уж какой монастырь не нуждается в хорошем лекаре? Опять же, монахи становятся нынче алчны и греховодны – здесь, как видится, аббатам помощь тоже не покажется излишней. И даже…
И вот когда калитка отворилась полностью, Амелиус отвесил уважительный поклон, надеясь, что он не выглядит сейчас окончательным оборванцем.
– Я – Амелиус Троттенхаймер, лекарь и, с вашего позволения, хотел бы просить пристанища в монастыре на несколько дней.
Привратник повторно окинул его внимательным взглядом – теперь нависая над Амелиусом в полный рост (а росту он был немаленького, на голову высясь над лекарем), а потом произнес все тем же звучным, но с хрипотцой голосом:
– Мое имя Асрадел, и ты можешь войти в наши ворота, если делаешь это по доброй воле.
Несколько удивленный такими словами, Амелиус, тем не менее, шагнул вперед, испытав чувство, что было сродни короткому головокружению. Калитка за спиной захлопнулась, словно пасть, а сам он сморгнул, и оказалось вдруг, что стоит посреди освещенного факелами двора, а вокруг – с десяток монахов: каждый ростом никак не ниже привратника, а то и повыше его. Факелы бросали на лица огненные отсветы, делая их – превосходной лепки, Амелиус не мог этого не отметить, – неким подобие трагических масок.
Потом они разом расступились, образовав живой коридор, и в конце его возник монах и вовсе огромного роста.
– Наша обитель приветствует тебя, Амелиус Троттенхаймер, лекарь. Я – брат Асбеел, здешний настоятель, а вокруг тебя – брат Гадреел, брат Базазаел, брат Иетарел, брат Тумаел и другие монаси, отмаливающие в этих стенах свои прегрешения перед Господином Миров, Всеблагим Господом.
И Амелиус Троттенхаймер, уразумев наконец, куда он попал, обессилено рухнул на камни двора, зайдясь в истерическом смехе.
Похоже, что ближайшее время обещало быть куда как познавательным.
Вот интересно, снятся ли падшим ангелам агнцы? И о чем такое могло б говорить?
Когда-то эти места звались Эвальд Маддок. Быть может, на какой-нибудь из старых карт или на станицах Изначальных Летописей и поныне сохранилось это название – Добрая Дубрава. Записанное тонкими легкими рунами Первых, похожими на естественный узор отполированного дерева, в те дни, когда оно еще было справедливым. Пока на эту землю не пришел человек. И еще некоторое время спустя.
Как бы там ни было, это случилось так давно, что ныне даже старики не помнили, чтобы земли вокруг Да Коеннач назывались как-то иначе, кроме Тивак Калли.
Мрачный Лес.
Лес, на границе которого заканчивается господство жаркого огня и хладного железа.
Лес, откуда не возвращаются…
Ущербная луна хищно косилась с небосвода, словно облизывая холодным светом обледеневшую землю. Где-то далеко, в Ледяных Кряжах, прокатился протяжный волчий вой, в стократ усиленный эхом. Будто отвечая ему, громко заскрипели под внезапно налетевшим ветром голые ветви деревьев. Пар от дыхания оседал инеем на бородах и гривах.
– Зачем ты пришел сюда, господин людей?
Ехавший первым всадник вздрогнул и с трудом сдержал своего беснующегося жеребца. Окружавшие его воины схватились за оружие, поднимая выше факелы.
– Кто ты? – хрипло вопросил вождь, ибо все в его облике и манере держаться указывало на это.
Смех был еще холоднее, чем голос:
– А как ты думаешь, король Бриан? Спроси это у своего коня, который сейчас больше всего на свете хочет мчаться отсюда прочь. Спроси у темной лесной чащи и бездонных седых болот!
Непроизвольно король вздрогнул. И вновь прозвучал смех, который мог принадлежать как мужчине, так и женщине, и при этом – ни одному из них.
Жалящий смех фэйри.
– Да, вижу, ты знаешь меня. А раз так, то я имею право спросить: что ты и твои люди делаете в моих владениях?
– Мы просто охотились и сбились с дороги в буране, – хмуро отозвался Лонн, сын Дули. Он был очень силен, правая рука короля Бриана, а о его бесстрашии слагались легенды, но и он с трудом сдерживал дрожь.
В голосе ветра, в скрипе деревьев, в шквале снежинок, колющих лица, – во всем чувствовался еле сдерживаемый гнев.
– Охота ночью в Мрачном Лесу? Странно слышать такое. Дорого стоит моя дичь, Лонн из Каэр Ши, и нелегко получить ее. Может быть поэтому вы взяли на охоту топоры, мечи и боевые копья? А ваши кольчуги и шлемы, что так холодны сейчас – от какой дичи должны защищать они?
Король Бриан спрыгнул с коня и прошел немного вперед. Да, он был могучий человек и доблестный воин, владетель Каэр Ши. Страх не отметил его голоса, когда он заговорил.
– Ты прав, Хозяин Леса. Не гневайся на Лонна, который говорил так лишь из незнания и желания защитить меня. Я искал тебя и только тебя.
Вновь завыл ветер, и в центре снежного вихря, завертевшегося над землей, появилась невысокая фигура. В тот же миг стих ветер, прекратился снег.
– По крайней мере, ты достаточно смел, чтобы признаться в этом. Подойди.
Бриан сделал шаг вперед, и верный Лонн шагнул следом.
