— И вот ТОГДА зарежет во сне. Хорошо, все мы разделим твою долю.
— Думаешь, я не видел, как ты щупал Полушу?
— Как ты мог? Ты же правил повозкой.
— Нет ничего такого, чего бы я не заметил, Илк. Вот отчего я такой хороший возчик.
— Эти объятия были лучшими в ее жизни.
— Подумай, прежде чем чо-то сотворить с моей будущей женой.
— Может, ты окрутишься с Финт. Значит, с Полушей я могу делать что захочу.
Гланно Тряп громко рыгнул. — Пора чем-то подкрепиться. Позавтракать. Когда они там кончат пререкания, куда нам ехать, и мы поедем.
— Хоть куда бы.
— Не имеет значения. Никогда и не имело.
Рекканто Илк ухмыльнулся: — Правильно. Цель значения не имеет…
И они добавили хором: — А путь имеет!
Финт и Полнейшая Терпимость оглянулись и скривили губы. — Хватит вам! — крикнула Финт. — Просто прекратите! Прекратите, или мы зарежем вас во сне!
Рекканто Илк толкнул Гланно Тряпа.
Маппо присел, покачался на широких ступнях, отыскивая равновесие. Он ждал, пока Мастер Квел кончит причитать, как ему больно. Трелль сочувствовал магу, ибо тот явно страдал — бледное лицо всё в поту, руки дрожат.
Труднее всего принять, когда кто-то соглашается на подобную работу, чреватую смертельным риском. Стоят ли того деньги? Он не понимал людей, согласных на такое.
Что в нашем мире имеет реальную ценность? Да и в любом мире? Дружба, дары сочувствия и любви. Честь. Готовность отдать жизнь ради ближнего. Ничего из этого не купить за деньги. Кажется, такая простая истина! Но он понимал: сама банальность истины питает презрительный цинизм и насмешку. Пока наносные чувства не смоет ужасающее, опустошающее вторжение в нашу жизнь личного горя, личной потери. Лишь в такой крайний миг маска насмешника исчезает, обнажив голую, неоспоримую истину.
Все подлинные истины банальны.
Но есть и другая истина. Он заплатил за поездку. Его монета принесла человеку боль. Неравный размен, и Маппо горюет по Мастеру Квелу, не отрицая своей вины. Ведь честь предполагает готовность, согласие взвешивать и измерять, находить правильный баланс, и держащая весы рука не должна дрожать.
Да, все они платят за нужды Маппо, все они оказались вовлеченными в странствие по садкам. Еще один груз на душе. Сможет ли он вынести…
Удивительный воин, что сидит рядом, пошевелился и заговорил: — Теперь я вижу, как Гильдия теряет множество дольщиков, Мастер Квел. Ради Бездны, бывают ли садки, по которым можно проехать спокойно?
Мастер Квел потер лицо. — Миры сопротивляются, Грантл. Мы подобны капле воды, падающей в котел с горячим маслом. Все, что я могу — не дать нам отлететь кверху. Маги способны проникать в избранные ими садки — и это непросто, это всегда игра ловкого убеждения. Или деликатного применения воли. Вам не захочется пробить дыру из одного Королевства в другое, потому что она скорее всего выйдет из-под контроля. Она может в одно мгновение пожрать мага. — Он поднял покрасневшие глаза. — Так не годится. — Показал слабой рукой на карету за их спинами. — Мы прибываем как оскорбление. Мы сами — оскорбление. Словно раскаленное копье, мы пронизываем миры, дико спешим по пути — и я должен убедиться, что все остающееся позади… э… успешно прижжено. Запаяно. Если у меня не получится, выброс силы помчится вслед, а ни один смертный не сможет долго ехать на гребне такой волны.
Чудная Наперстянка подала голос из-за спины Маппо: — Вы все должны быть Верховными Магами.
Мастер Квел кивнул, услышав ее мнение: — Признаюсь, что подобный способ перемещения начал меня тревожить. Думаю, мы раним все чертово мироздание. Заставляем вселенную… истекать кровью. О, всего лишь прокол здесь, прокол там — и неважно, что плоть реальности бьется в судорогах боли. Вот почему нет спокойных путей, Грантл. Обитатели любого из миров стремятся уничтожить нас.
— Вы сказали, что мы даже не добрались до врат Худа, — сказал полосатый мужчина. — И все же…
— Да. — Маг сплюнул на песок. — Мертвые больше не спят. Что за неразбериха.
— Найдите ближайший выход в земли нашего мира, — предложил Маппо. — Оттуда я пойду сам. Собственным путем…
— Мы соблюдем контакт, Трелль. Доставим тебя туда, куда тебе…
— Не ценой возможной гибели спутников. Я не смогу этого принять, мастер Квел.
— Деньги не возвращаем.
— Я и не требую.
Мастер Квел с трудом поднялся. — Увидим, что будет на следующем броске. А пока завтрак. Нет ничего лучше, когда тошнишь, а в кишках нет ничего, что можно вытошнить.
Грантл тоже встал. — Вы решили отыскать новый путь?
Квел скорчил гримасу: — Оглянись, Грантл. Все решили за нас.
Маппо поднялся, оставшись с Гранлом, а Квел похромал к своей команде, собравшейся у жаровни, которую вытащили из недр кареты.
Трелль поглядел на здешний клочок земли. — О чем это он?
Грантл пожал плечами. Улыбнулся, блеснув Маппо клыками. — Если уж гадать, Трелль, я думаю, что мы поплывем.
Чудная Наперстянка фыркнула: — Королевство Маэла. Вы двое думали, что Худ опасен?
В возрасте четырех лет Чудной Наперстянке дали дыхательную трубку и похоронили в торфе, и там она оставалась два дня и одну ночь. Возможно, она умерла. Почти все они умирали, однако душа оставалась в мертвом теле, в плену торфа, его темных, колдовских качеств. Так объясняли дело старые ведьмы. Дитя следует отдать торфу, этому нечистому союзу земли и воды; душа должна быть освобождена от плоти, в которой она обитает, ибо лишь тогда сможет душа странствовать, лишь тогда сможет душа свободно блуждать по царству грез.
Она сохранила мало воспоминаний о времени, проведенном в торфе. Может быть, она кричала, пыталась дергаться в панике. Веревки, связавшие ее — те, которыми ее вытащили на закате второго дня — оставили глубокие рубцы на запястьях и шее, и рубцы явно возникли не от осторожного, размеренного натяжения, когда ведьмы извлекали ее назад в мир. Ходят шепотки, что иногда таящиеся в торфе духи пытаются украсть детское тело, разместиться в нем. Ведьмы, сидящие на страже временной могилы, чувствуют, что веревки в их руках натягиваются — и начинаются борьба между ведьмами на поверхности болота и духами в его глубинах. Признают, что иногда ведьмы проигрывают, вытягивая лишь концы обгрызенных веревок, а дитя затягивает в вонючую глубь, и появляется оно только через год, в Ночь Пробужденных. Дети с сине-бурой кожей и дырами глазниц, с волосами оттенка ржавчины или крови, с длинными гладкими ногтями — они идут по болотам и напевают песню земли, сводящую человека с ума.
Приходили ли духи за ней? Ведьмы ведь не скажут. Рубцы на коже — следствие паники или чего-то иного? Она не знает.
Воспоминания о том времени были смутными и нутряными. Тяжесть на груди. Сочащийся холод. Вкус гнилой воды во рту, жжение в зажмуренных глазах. И звуки, которые она слышала — ужасные булькающие звуки, словно бы ток крови в жилах земли. Шлепки и хруст, треск, приближение… кого-то.
Говорят, что в сыром торфе нет воздуха. Что даже кожа не может дышать — а дыхание необходимо для любой жизни. Значит, она действительно должна была умереть.
С тех пор она может ночью, во сне, подниматься над плотью, незримо нависать над неподвижным телом. И смотреть в восхищении. Она воистину красива, как будто прежнее дитя приобрело иммунитет к старению. Такое качество заставляет мужчин жадно добиваться ее — не как подруги, но как добычи. Чем
