руководителем, — это уже идеология принципата Августа. Эти намерения находят свое институционное воплощение в консулате и диктатуре. Сенаторам следует успокоиться: больше не будет казней, не будет и проскрипций. Цезарь завершает свою речь, призывая к единению и добрым чувствам: он будет отцом, а они — детьми, вся Империя будет всего лишь одной большой семьей. В этой идиллической картине мы снова имеем дело с имперской пропагандой образа Отца Отечества (Pater patriae). Вместе с тем Дион Кассий не может обойти молчанием две опасности, грозившие Империи в III веке н. э.: армию и деньги. Говоря об армии, Цезарь напоминает сенаторам, что она является гарантом их безопасности. В отношении денег он говорит, что налогов больше не будет. Таким образом, в этой речи Дион Кассий изображает монархический режим, основанный на добродетели и справедливости.
Но отчего же тогда трагическая развязка Мартовских ид? В основе первого объяснения — недостатки Цезаря: незнание меры, гордыня, безжалостность, тщеславие. Дион Кассий, подобно Плутарху, готов осудить Цезаря за одни лишь намерения: тот отказывается от титула «царя, не делая, впрочем, ничего, что позволило бы поверить, что этот титул ему ненавистен».[718] Он не отталкивает — как должен был бы — тех, кто вручает ему царский титул; пожалуй, он хотел бы, чтобы его заставили его принять: в искренность Цезаря Дион Кассий совсем не верит. Вместе с тем он возлагает на него лишь ограниченную ответственность, упоминая о его милосердии, о великодушии, доходящем до наивности, когда он распускает свою охрану, отказывается от сопровождения сенаторов и всадников и оставляет слишком много места случаю и проявлению надчеловеческой необходимости. Именно боги решили, что Цезарь должен умереть, судьбами управляет провидение [719]; другая безымянная необходимость заставляет его стать жертвой мести Помпея[720].
Но все же главная ответственность лежит на заговорщиках. Дион упрекает их в зависти и ненависти, обличает их будто бы благородные намерения: они называли себя освободителями Рима и отдали город на милость противоборствующих партий. Наконец, он обвиняет сенаторов в том, что они сами оказывали Цезарю непомерные почести — то ли желая польстить, то ли провоцируя его — и тем самым открыли путь гневу богов.
Таким образом, Дион Кассий, исходя из категорических политических суждений и отстаивая монархию как форму правления, представляет нам такого Цезаря, который в упомянутой речи изображал себя способным соответствовать этому политическому идеалу. Однако для того, чтобы объяснить его убийство, Дион не может избежать двойного обвинения и осуждает намерения и Цезаря, и заговорщиков, не выявляя при этом ни его, ни их глубинных побуждений.
Итак, перед нами пять Цезарей: невинный Цезарь Николая Дамасского, убиенный злодеями; Цезарь Светония, убитый по праву; Цезарь Плутарха, раздираемый между славой и милосердием; Цезарь Аппиана, стремящийся к царской власти и заслуживающий того, чтобы исчезнуть с лица земли; и наконец Цезарь Диона Кассия — идеальный образ монарха, которого погубила лесть. Сходство этих образов не утоляет их противоречий. Все эти пять историков на разных должностях, в разных званиях служили Империи. Убийство Цезаря беспокоит и смущает их. Защищать убийц они не могут и дают весьма путаные объяснения Мартовским идам. Будучи частью имперского режима, они неизбежно становятся консерваторами и не могут понять Цезаря-революционера. Они забывают его живого, чтобы помнить только о мертвом и обожествленном, вносящем весомый вклад в идеологию Империи. Видя в смерти Цезаря роковое стечение исторических обстоятельств и подробно разбирая его достойные осуждения намерения, они убили своего героя во второй раз.
Глава II
ЗАГОВОРЩИКИ: ДВЕ ДЮЖИНЫ ЛЮДЕЙ БЕЗ СТЫДА И СОВЕСТИ
Когда историк пытается установить личности заговорщиков, он не чувствует такой растерянности, как при знакомстве с противоречивыми и расплывчатыми мнениями древних авторов. Не составляет большого труда обнаружить данные о них в картотеке действующих лиц последнего века Республики, выявить основные этапы их карьеры, которые освещаются во многих источниках, в том числе в сочинениях Цезаря и Цицерона, совпадения между которыми лишь подтверждают объективность. Такого рода исследования по установлению «гражданского состояния» тех или иных персонажей приводят к воссозданию картины связей между поколениями в век торжества клиентелы, равно гражданской или военной. В результате выясняется, насколько важными или незначительными были эти будущие убийцы, все величие которых, впрочем, и было заключено в их преступлении.
Сколько же было заговорщиков, сколько убийц? Это первый вопрос, на который должно ответить наше следствие. За исключением Николая Дамасского,[721] который, насчитав 35 ран, наверняка преднамеренно сгустил краски при описании настроений в среде сенаторов и всадников, историки сходятся в том, что было нанесено 23 удара кинжалами в соответствии с числом убийц, равным 23, поскольку каждый должен был участвовать в этом ритуальном убийстве. Николай Дамасский упоминает о 80 заговорщиках, Светоний[722] — о 60, что уже ограничивает масштабы следствия. Однако вряд ли заговорщиков было больше, чем убийц. Тайну тщательно оберегали, и никто не выдал их имен: многочисленные доносы, которыми пренебрег Цезарь, исходили от людей, к заговору не принадлежавших. И сама эта многочисленность, в которой историки находили удовольствие, свидетельствует только о желании произвести драматический эффект — сказать, что Цезарь держал в своих руках сообщение о грозившей ему участи и отказался раскрыть его как неправдоподобное! Страшную тайну знали только сенаторы, занимавшие места поблизости от кресла, на котором должен был сидеть Цезарь, и от идеи о 80 или 60 заговорщиках следует отказаться.
Вовсе незачем записывать под знамена заговорщиков всех противников Цезаря, которые больше болтали, чем делали. Превосходным их образцом был Цицерон: он не любил диктатора, хотя вовсю прославлял его гений, и был готов примкнуть к любой политической комбинации, которая законным путем сбросила бы власть (dominatio) Цезаря. Похоже, его скомпрометировал Марк Брут, который на следующий день после Мартовских ид, «потрясая окровавленным кинжалом, выкрикивал имя Цицерона и поздравлял его с восстановлением свободы».[723] Сам же Цицерон защищался от обвинения Антония в том, что он был замешан в заговоре. Не был он ни участником, ни посвященным.
Так что не следует расширять круг за пределы двадцати четырех заговорщиков, принявших решение о смерти диктатора. Удары ему нанесли только двадцать три, потому что Требоний, задачей которого было помешать консулу Антонию войти в курию, непосредственного участия в убийстве не принимал.[724]
Кучка стареющих «генералов» и молодых «волчат»
Горстка разочарованных цезарианцев
Сначала его звали — М. Сатрий. Потом его усыновил очень богатый дядя по материнской линии, так что Л. Минуций Басил даже стал патроном территории Пицена и Сабинской области. С 53 года он был легатом Цезаря в Галльской войне и в войне гражданской, отличился при Диррахии и вернулся в Рим после Фарсала. В 45 году он был претором[725], но Цезарь отказал ему в управлении провинцией. Л. Минуций Басил почувствовал себя лично глубоко оскорбленным. Он был готов уморить себя голодом, но согласился принять денежную компенсацию: человек с чистой совестью, который
