шла к ее задумчивым глазам и тонким чертам лица. — Граф Петр теперь загорелся идеей отправиться путешествовать по Европе после войны — конечно, когда там установится мир. А пока мы ужасно переживаем за Поля. Его рана заживает, и скоро ему вновь отправляться на войну.
Она обернулась к Докки и без перехода спросила:
— Вы давно с ним знакомы?
Докки обреченно вздохнула и ответила:
— Мы познакомились в Вильне перед войной.
— Ах, да, я слышала, что многие поехали в Вильну, когда туда отправился государь.
«Теперь она решит, что я, как и многие легкомысленные дамы, помчалась в Вильну в поисках развлечений», — обреченно подумала Докки, но не стала объяснять графине причину своего вояжа в Литву. Вряд ли ее жалкие попытки оправдать свой поступок смогут что-то изменить.
— Мы с мужем очень хотели поехать в Вильну к Полю, но он был против, — продолжала Палевская. — Говорил, что опасно находиться рядом с границей, и если начнется война, мы окажемся в непростой ситуации. Словом, он запретил нам приезжать, хотя Элен… Знаете ли, она моя кузина — жена троюродного брата, — уточнила графиня, — со своей дочерью поехала-таки в Вильну и выбралась оттуда только с помощью Поля. Он очень надежный.
Докки кивнула, полностью соглашаясь с последним постулатом.
— А как вы уехали из Вильны? Вам также помог мой сын?
— Нет, — сухо ответила Докки и поддела носком ботинка опавшие ржавые листья. — Я покинула Вильну еще до начала войны — в первых числах июня.
— Но потом — я слышала — виделись с Полем у Двины?
«Это она узнала от княгини? — Докки метнула в спину Думской убийственный взгляд. — Или… ей об этом рассказал Палевский?»
— Случайно, — сказала она. — Узнав о приближении французов, я поехала в Петербург из своего имения под Полоцком, и по дороге неожиданно натолкнулась на корпус генерала. Граф был так любезен, что выделил сопровождение, которое препроводило меня со слугами за Двину.
— Понимаю, — Нина кивнула, казалось, больше своим мыслям, нежели услышанному рассказу.
«Что она знает? — тревожилась Докки. — Вчера она догадалась о нашей связи из-за романса и неосторожных взглядов, но у Палевского и раньше были любовницы, — она поежилась от этого, неприятного для нее слова. — Вряд ли графиня имела с каждой из них беседы — ее не касается, с кем проводит время ее сын. Наверное, ее обеспокоили высказанные им чувства, но, предостерегая его от нежелательной связи, она должна говорить с ним — не со мной…»
— Поль, он так занят своей службой, — почему-то робко заговорила графиня. — Я давно мечтаю, чтобы он остепенился, женился, подарил мне внуков. Он может сделать самую блестящую партию, но пока никак не выберет, — она замялась. — Княгиня упоминала, что вы давно потеряли мужа, и детей у вас нет…
«Детей нет, не считая того ребенка, который зреет сейчас во мне. Вашего долгожданного внука, мадам Палевская. Вы же считаете меня бесплодной и совсем неподходящей женой своему сыну. Не переживайте: он вовсе не намерен на мне жениться», — мысленно высказав это все графине, Докки ускорила шаг. Понятно, что все это было сказано Ниной не случайно. Верно, на семейном совете — Докки вспомнила, как после романса помрачнели отец и сестра Палевского — было решено переговорить с «ледяной баронессой» и намекнуть ей, чтобы она оставила в покое их сына и брата.
— Нет, детей у меня нет, — пробормотала она, желая только догнать своих спутниц и тем прекратить этот мучительный для нее разговор.
— Знаете, я всегда склонялась к тому, чтобы Поль женился не потому, что так надо, не из-за происхождения девушки или ее приданого, связей — у него самого этого в избытке. И не на красивой внешности или хорошем характере, — сказала графиня. — Мне хотелось, чтобы он женился по любви и был счастлив в браке так, как можно быть счастливым только с любимым человеком. И я — вся наша семья — мы будем рады принять ту девушку… женщину, которую Поль изберет для себя, руководствуясь собственным сердцем и чувствами.
Докки, оторопевшая от подобных слов графини, замедлила шаг и посмотрела на Палевскую. Та улыбнулась, ласково глядя на нее, и повторила:
— Чтобы только он был счастлив…
Глава XIV
Итак, графиня Нина не возражала, чтобы ее сын женился на Докки, и недвусмысленно ей об этом намекнула. Теперь дело было за Палевским. Решит ли он для себя, что ему нужно: необременительная связь с женщиной, от которой, по его собственным словам, он потерял голову, или женитьба, которая свяжет его обязательствами с той, что и так принадлежит ему душой и телом.
Вернувшись с прогулки, Докки заметалась по дому, не зная, что ей делать. Она все не решалась сообщить ему о своей беременности, боясь, что он разозлится на нее, заподозрив ловушку. Он же, судя по всему, рассчитывал, что она будет ждать его возвращения в Петербург после войны, а ей нужно было или уезжать — и тем прерывать их связь, или оставаться, что было возможно только в качестве его жены.
Ей казалось, она сойдет с ума от этих мучительных мыслей, и в последующие дни то приказывала паковать вещи для отъезда — часть их в закрытых сундуках и ящиках стояла в подвале, — то останавливала сборы, намереваясь при первом же удобном случае признаться в своем деликатном положении. Но никак не могла улучить момент для серьезного разговора с Палевским, все откладывая и откладывая его на какое-то более подходящее время. Он же ничего не говорил о своих намерениях, разве что порой она ловила на себе его задумчиво-пытливый взгляд и надеялась, что он все же размышляет о будущем их отношений, сейчас неопределенных.
Они проводили вместе много времени, будто хотели впрок насытиться друг другом, а предстоящая разлука неумолимо приближалась, с каждым днем ввергая Докки во все более паническое состояние.
Накануне отъезда Палевских за город у графини Мусиной состоялся бал по подписке с благотворительным базаром, средства от которого должны были пойти на нужды армии. Докки не хотелось на него ехать, но она давно обещалась, да и принимала непосредственное участие в его организации. Палевский со своей семьей также собирался там быть, что только и примирило Докки с необходимостью выхода в свет.
«Чем сидеть здесь в одиночестве, изнывая от ревности и тоски, уж лучше поехать на бал, — думала она, застегивая на себе цепочку с сапфировым кулоном, идеально подходившим к ее синему длинному вечернему платью. — И наслаждаться взглядами и затаенными улыбками Палевского, ко мне порой обращенными…»
Она взглянула на себя в зеркало, поразившись, как всего за несколько дней изменилась ее внешность. Вместо бледной и усталой женщины с печальным выражением лица, на нее блестящими глазами смотрела помолодевшая хорошенькая дама с нежным румянцем на щеках, губы которой так и норовили сложиться в счастливую улыбку, несмотря на сложность и неясность ее положения.
Бросив последний взгляд на свое отражение и поправив приколотую к волосам ленту, Докки сошла вниз, где у лестницы наткнулась на Палевского, в эту минуту вошедшего в дом.
— Только от сенатора, — пояснил он, оглядывая ее таким взглядом, что она немедленно зарделась. — По дороге домой решил заехать, поскольку не видел вас уже несколько часов. Но почему на вас длинное платье? Вы разве не собираетесь танцевать?
— Нет, — покачала головой Докки.
— Что вдруг? — он поднял бровь и с беспокойством произнес: — Вы нездоровы?
— Здорова.
— А, не хотите танцевать с господином Ламбургом? — насмешливо спросил Палевский.
— И это тоже, — кивнула она. — Вы все равно не танцуете, а мне…
