очень ты мягкотелый. Ладно, Глисс, мне пора домой. Отец непременно меня хватится, если я слишком задержусь; а уж хватится — так и хватит чем-нибудь по спине, за ним не заржавеет.
— Джордж, — Глисс попытался придать чешуйчатой мордочке умильное выражение, — пожалуйста, не становись героем. Иди лучше в кузнецы.
— Но я хочу подвигов! Я хочу славы, и богатства; я хочу въезжать в города под пение труб, среди нарядных паладинов, и чтобы девушки бросали мне под ноги цветы, и все мужчины мне завидовали!
— Подвиги и славу оплачивают кровью.
— Крови я не боюсь, — Джордж приподнял верхнюю губу в неожиданно взрослой, хищной ухмылке. — Ни своей, ни чужой. Пока, Глисс.
Некоторое время Глисс лежал на теплом камне, размышляя о светлых и темных сторонах неуемной человеческой натуры.
Потом удары копыт поколебали почву; Глисс почувствовал, как мягкие толчки отдаются в теле, задолго до того, как увидел всадника и услышал топот.
— Ну как? — Смуглая девочка-подросток спешилась перед валуном. — Тебе удалось его убедить?
— Нет, — сумрачно отозвался Глисс. — Он всерьез вознамерился стать рыцарем. А про тебя и слышать не хочет. Мелисанда, может, тебе попробовать вести себя по-другому?
— Это по-какому — по-другому? — смуглянка недобро прищурилась.
— Сидеть у окна, вышивать шелками и ждать, когда тебя похитит дракон, — добросовестно перечислил Глисс основные признаки Прекрасной Дамы по Джорджу.
О белокурых косах и принадлежности к высшей знати королевства Глисс решил не упоминать, справедливо рассудив, что тут уж Мелисанде ничего не исправить.
— Думаешь, у моего отца есть деньги на шелка? — хмыкнула Мелисанда. — А вышиваю я так, что у матушки волосы дыбом встают. Она говорит, что, посади обезьяну за пяльцы, та лучше справится. А драконов не существует.
— Существует, — мрачно ответил Глисс. — И гораздо ближе, чем ты думаешь.
— Да? — Мелисанда пожала плечами. — Неважно. Важно, как нам отговорить Джорджа от того, что он затеял.
— Нет, Мелисанда, это бесполезно. Джордж — герой. Он таким родился. Он все равно уйдет. Забудь его.
— Как ты можешь говорить такое! Он же твой друг!
— Да, — Глисс поднял голову, — друг. Был. Судьба уже позвала его. Теперь он забудет друзей и пойдет за блуждающим огоньком славы.
— Что же делать? — Мелисанда запустила пятерню в черные кудри. — Ведь он вернется?
Глисс сомкнул кожистые веки. Время тянется, словно лента, у него две стороны: прошлое и будущее. Настоящее находится в точке, где лента перекручивается, создавая эффект Мебиуса; ведь в действительности прошлое также является и будущим, а будущее является прошлым. Однако немногим из мыслящих существ суждено осознать подлинную природу времени, и лишь единицы из них способны принять это знание и жить с ним, не потеряв рассудка.
— Так он вернется? — нетерпеливо повторила Мелисанда.
— Да, — Глисс взглянул на девочку, положил голову на камень и снова зажмурился. — Да.
— Он станет героем? Глисс?
Глисс молчал. Он видел будущее и осознавал его неизбежность. Прозрение наполнило его сознание невообразимой горечью, и он пожалел, что появился на свет разумным. Что появился на свет Драконом.
Тихо всхрапывают кони, смирные крестьянские кони, непривычные к тяжкому весу закованных в самодельные латы седоков. К счастью, солнце скрыто облаками, и ополченцы не страдают от жары. На ходу проверяя оружие, фермеры переговариваются; на тяжелых мужицких лицах — тяжелая мужицкая решимость. Нет боевого задора в глазах, но и страха нет: с такими лицами крестьяне идут за плугом и ставят снопы. Кровавая жатва ожидает их.
Всадник на белом коне едет во главе своего странного войска и беседует с другом, который движется рядом.
— Он уже близко?
— Да. Чувствуешь запах дыма и разложения? Он сжег поселение дотла, захватил замок — голова барона Мизери теперь красуется над воротами, а дочь барона, прекрасную леди Джун, он обесчестил перед тем, как прикончить. И они лишь последние из многих жертв.
Предводитель крестьянского войска делает протестующий жест — все это ему известно и тяжело слушать еще раз, — затем коротко выдыхает:
— Он безумен.
— Да, — грустно соглашается друг. — И кроме нас, остановить его некому, после того, как войско Короля обратилось в бегство.
— Ох уж эти изнеженные рыцари! — фыркает предводитель. — Баронские сынки! Привыкли отплясывать на балах, услаждать свое чрево и чресла. Они перестали быть воинами!
— Гилеад был мирной страной. Они думали, им это никогда не понадобится. Но он принес нам меч.
— Пусть же меч обрушится на его голову!
— Как тяжело… я любил его. Я и сейчас его люблю — не убийцу, не разрушителя — моего друга. Мы повстречались, когда я был совсем малышом… и никогда не видел от него ничего дурного.
— Ты знал, что это случится, — в голосе предводителя звучит не вопрос, утверждение.
— Я надеялся, что ошибся. Что боги решат по-иному.
— Не стоит винить богов в ошибках человека, — возражает предводитель.
— Он не человек.
Предводитель не отвечает сразу. Деревья расступаются, и тусклый свет пасмурного утра освещает смуглое лицо, обрамленное кольчужной бармицей.
Ополченцы подтягиваются, угрюмо озирают темное пепелище и светлые пятна там и сям. На близком расстоянии становится ясно, что пятна — это раздутые трупы. Воронье кружится над остовами домов, словно хлопья пепла.
— Нет, не человек. Он стал Драконом. А героем придется стать тебе, мой друг.
— Нам, Мелисанда. Нам всем придется стать героями.
Огромное чешуйчатое тело, скользящее вдоль дороги подобно черной реке, изгибается, чтобы прянуть в воздух; белый конь шарахается в сторону, испуганный свитстом перепончатых крыльев. Мелисанда успокаивает его, похлопывая по холке, и конь снова переходит на ровную рысь, лишь недоверчиво косится на крылатого змея, кружащего над головой. Глисс снижается и выдыхает тонкую струйку пламени — на пробу.
— Давай, — кричит Мелисанда, — сделаем его!
— Время для подвига, — шипит Глисс в ответ и взмывает ввысь.
Сверху он видит, как ворота замка распахиваются, и навстречу крестьянам во главе воинства — паладинов большой дороги, разодетых в снятые с мертвых шелка, под кровавыми стягами скачет он, Георгий Бедоносный.
И тогда Глисс складывает крылья и падает вниз; падает, вытянувшись, словно копье, пущенное рукой бога.
«Не смотри наверх, Джордж», — просит он беззвучно.
Но Джордж никогда его не слушал и все делал по-своему.
Он поднимает голову. Его лицо по-прежнему прекрасно и благородно. Узнавание сменяется изумлением, а изумление не успевает смениться страхом: Глисс движется быстрее смерти.
Запах паленого. Хруст костей.
Он не мог произнести «Глисс», не успел бы. Звук, вырвавшийся из груди Джорджа, был просто предсмертным выдохом.
Георгий Бедоносный повержен, а войско его ложится, как скошенные колосья, под ударами
