первом.
Если раньше нагрузка на курсантов была огромной, то теперь, казалось, у них не стало вовсе свободных минут. Чуть свет они хлопотали уже у машин, чистили, смазывали, заправляли бензином. С учебного самолета У-2 перешли на освоение боевого самолета Р-1. Инструктор Моисеев хвалил эту машину, говорил, кто освоит на отлично Р-1, тому надолго гарантирована служба в авиации.
В эти напряженные, но полные радости дни Григория Пантелеевича Кравченко принимали в партию. Рассказывая биографию, он больше говорил о людях, которые помогли ему выйти на большую дорогу жизни, понять ее смысл и суть.
— О себе могу сказать только то, — волнуясь, заявил он, — что хочу стать хорошим летчиком.
За его прием голосовали единогласно.
Началась подготовка к полетам в зону. На тренажерах и по картам надо было изучить местность в радиусе не менее трехсот километров, чтобы не блудить в небе, знать назубок пилотажную зону.
Снова предстояли полеты на спарке. Только теперь настало время отрабатывать фигуры пилотажа. Под управлением Моисеева самолет уходит в зону, резко набирает высоту. Вот уже два километра на указателе высоты. Летчик сбрасывает обороты и сваливает машину в падение и начинает вправо откручивать витки: два… три… четыре… Потом выравнивает самолет и взмывает в облака. Снова падение, теперь уже машина идет вниз левым штопором.
— Когда, Кравченко, полетишь лучше инструктора, тогда я буду доволен, — говорит Моисеев при возвращении из зоны. — Ты можешь и должен летать лучше меня и других. Поставь перед собой цель не просто стать летчиком, а лучшим летчиком!
— А я перед собой такую цель уже поставил. И обязательно ее добьюсь!
В июле 1932 года состоялся выпуск курсантов спецнабора. В своем докладе об итогах учебного года начальник школы Ратауш говорил, что нынешние выпускники, пришедшие в школу от станка и плуга, утерли бы нос по знаниям и мастерству выпускникам школы дореволюционных лет, дворянским сынкам, кичившимся тем, что летать, мол, могут лишь люди особой породы, особых кровей. А Григорий Кравченко, бывший пастушок из сибирской глубинки оставлен в школе инструктором; он доказал, что может парить орлом в небе.
Одетые в новенькую, с иголочки, темно-синюю командирскую форму, выпускники поздравляли друг друга с завершением учебы, командирскими званиями. Повсюду слышались добрые шутки и смех.
— Коля, ты где это «курицу» с левого крыла стряхнул? («курица» — эмблема крылышек, нашитая на рукаве). Молодой командир беспокойно разворачивает рукав гимнастерки, смотрит на новенькую нашивку крылышек, а окружающие уже весело гогочут.
— Тут еще? Странно. Ну, ты смотри за ней, Коля, а то действительно улетит.
Самым «бойким» местом в учебном корпусе стал пятачок у зеркала. Каждый старался пройти мимо и заглянуть в него, увидеть себя в полной форме с голубыми петлицами, красными «кубарями» и золотыми крылышками на тулье новенькой фуражки.
Разлетались по всей стране соколы. Одни получили назначение на Дальний Восток, о котором в те годы было много романтических рассказов, другие в Среднюю Азию, на Кавказ, на Север. Все куда-то спешили, собирались группами, вместе оформляли документы.
Григорий поехал в Сталинград, где жили отец и мать. В последнем письме Федот, учившийся в Саратовском институте народного хозяйства, писал, что проведет каникулы у родителей, и просил Григория тоже приехать туда.
Кравченко жили на окраине города в просторной избе, которую смастерили сами. Отец работал на кирпичном заводе, отвозил на лошади кирпич от печей, а мать была там же кубовщицей.
Григорий открыл калитку и увидел мать, развешивающую белье. Натруженные руки, седеющие виски. Он поставил чемодан, приложил руку к козырьку:
— Гражданочка, разрешите обратиться! Семья Кравченко здесь проживает?
Мать обернулась, увидела его родную, широкую улыбку и опешила:
— Сынку, ридный, цэ ты ли? Дитки, поглядайте, Гришатка наш!
А он уже обнял ее за плечи и ласково целовал.
На голоса во двор выбежали Иванка и Федот. Они бросились к гостю. В дом входили всей гурьбой. Федот нес чемодан, а Иванка спешно примерял на себя фуражку с крылышками.
— Ну, как сидит?
— Гарно… гарно, — говорила мать, — та дай же нам у хату пройты, не крутысь пид ногамы.
Вечером за праздничным столом собралась вся семья. Светились счастьем глаза Марии Михайловны, что-то гордое было в осанке Пантелея Никитича.
— Ну, мать, не зря мы на зимли проживаем. Бачь, яких дитэй взростылы! Одын вжэ летчик, другий в институти вучится, Хфедор у Магнитогорску на важной стройке робить, Иван у Красной Армии служить. И уси вжэ коммунисты. Мали подрастуть, по их же пути пидуть. Счастливи ми люды! И усе от власти советской!
— Гриша бачим — орел, — любовался отец сыном. — А як ты, Хфедот?
Федот встал и сказал:
— Родные мои, я больше не Федот. Я Федор.
— Який Хфедор? Хфедор у Магнитогорску! — поднял брови отец.
— То старший. А я — младший. Имя я себе новое взял. Вот мой паспорт, видите написано — Федор. А то все Федот да Федот. Стариной какой-то отдает.
— Хай будэ так, коли табэ к души… Два Ивана в нас е, будэ и два Хфедора, — согласилась мать.
Утром Мария Михайловна поднялась рано, вышла во двор. Гриша и Иванка уже делали там зарядку.
— Вы вже всталы?
— Да вот, Иванка летчиком хочет стать. А раз так, готовиться надо и не откладывать на завтра.
Несколько дней братья знакомились с городом, подремонтировали двор, побелили хату. Вечерами Гриша помогал Иванку мастерить самолеты.
— Вот видишь, мама, моя инструкторская работа уже началась.
А через две недели он засобирался в Качи. Беспокойный и ответственный по характеру, Григорий Пантелеевич уже думал, как начнет службу в должности наставника будущих пилотов. Ему предстояло снова делать нелегкие первые шаги. И он должен их пройти сначала один. Выверить мысли свои и поступки, чтобы не подвести тех, кто на него рассчитывает, как на учителя.
Когда он предстал перед начальником школы и доложил, что для дальнейшего прохождения службы прибыл, тот участливо спросил:
— Что разлюбила?
— Да нет, я сам до беспамятства влюблен.
— И она здесь?
— Да, здесь. Только не она, а они. Небо и самолеты. Думаю поготовиться за оставшееся время к предстоящей работе. Прошу разрешить мне полеты в зону для отработки учебных упражнений. Чтобы учить, надо самому все знать и уметь. Так нас еще в Зверинке учили, да и здесь тоже.
— Хвалю. Совершенно правильное решение. Знаю по себе, что ни одна работа не требует таких постоянных занятий и тренировок, как летная. Неделю не полетал — и самолет словно потяжелел, стал будто ленивая лошадь.
А школа жила своей жизнью. Работала приемная комиссия. Волновались приехавшие поступать ребята. Кравченко смотрел на них и видел вчерашнего себя.
Григорий радовался, что времени у него много, и нажимал на личную подготовку. И не напрасно. В жизнь школы и курсантов он вошел легко.
Появился он в группе погожим осенним утром. Подошел к курсантам, заметно смущаясь, произнес:
— Фамилия моя Кравченко. Меня назначили к вам инструктором. Будем учиться вместе. Давайте знакомиться.
Достал из планшетки список и уже спокойно начал называть фамилии.
