Как-то разведка установила, что японское командование готовит массированный авиаудар по Уханьскому аэродрому, где было сосредоточено много наших самолетов «СБ». В разработке плана защиты авиабазы и города приняли участие Жигарев, Рытов и командиры истребительных групп: Иванов, Благовещенский и Захаров. Спланировали все до мелочей. К Ухани были скрытно переброшены более ста истребителей. Все экипажи находились в готовности № 1. Время тянулось медленно. Людей мучило сомнение: «Вдруг разведка ошиблась и японцы не прилетят?»
В 10 часов утра посты наблюдения донесли, что на Ухань идет несколько групп японских бомбардировщиков под сильным прикрытием истребителей. Авиагруппа Благовещенского поднялась в воздух первой, за ней остальные.
Внезапно на одну из наших групп из-за облаков начали пикировать японские истребители. Они подошли над облаками на высоте около 5000 метров, рассчитывая связать боем наши истребители, чтобы бомбардировщики прорвались к аэродрому.
Маневр был разгадан. Часть наших истребителей завязала бой, а основная группа под командованием Зингаева пошла наперехват двухмоторных бомбовозов и атаковала их. Два японских самолета были сбиты сразу же, в том числе ведущий группы — японский полковник.
Бой разгорелся жаркий. Как было задумано, в небо втягивались все новые и новые истребители. Строй японцев распался. Они, отчаянно отбиваясь, стремились уйти на свой аэродром, добровольцы отсекали им путь. С той и другой стороны в сражении участвовало не менее чем по сотне самолетов. Бой шел на всех высотах. Завертелась такая карусель, что даже с земли было трудно разобраться, где свои, где чужие.
Японцы потеряли тридцать шесть самолетов. Таких сражений и таких результатов не знала еще история авиации. Китайский журналист, наблюдавший за боем, писал:
«У англичан есть термин для определения жаркого воздушного боя — «дог файтинг», что означает собачья схватка. Нет, я бы этот бой советских летчиков назвал «игл файтинг» — орлиной схваткой!»
Результаты боя потрясли японское командование. И оно решило взять реванш за поражение. 31 мая 18 бомбардировщиков под прикрытием 36 истребителей попытались вновь совершить налет на Ухань. Но и на этот раз они получили сокрушительный удар. Японцы потеряли 15 машин.
Когда наши самолеты приземлились, то обнаружили, что нет Антона Губенко. Никто не верил, что такой ас мог погибнуть. И действительно, на горизонте показался самолет. Приземлился он неуклюже. Винт погнут, фюзеляж прострелен во многих местах. Летчики окружили его и спрашивали наперебой:
— Это кто тебя так, Антон?
— Немножко японцы, немножко сам.
А получилось вот что. В конце сражения Антон заметил одинокий И-96. Зашел к нему в хвост, прицелился и нажал гашетку. Пулеметы молчат: кончились патроны. Губенко стрелял азартно. Не экономя. Его за это уже критиковали товарищи. Но, видно уж, характер такой.
И японец не стреляет, видно, тоже патронов нет. Губенко и решил посадить самурая на наш аэродром. Прибавил газу, пристроился рядом, погрозил ему кулаком и несколько раз ткнул рукой вниз. Японец согласно закивал головой и спиралями пошел на снижение. Антон стал нажимать на него сверху. У самой земли И-96 вдруг рванулся в сторону, чтобы уйти. Губенко настиг его и подвел пропеллер под элерон левого крыла и рубанул. Японец посыпался вниз, а Антон чудом дотянул до своих.
Это был первый таран в небе Китая и второй в истории советской авиации. На год раньше, в Испании, Евгений Николаевич Степанов таранил фашистского аса.
Многие добровольцы восхищались Кравченко, его хладнокровием, которое ошеломляло противника. Он всегда атаковал на больших скоростях, круто виражировал, изматывал противника вынужденными перегрузками на вертикалях, применял такие маневры, что и в голове не укладывалось, как он это смог сделать. На маневрах выигрывал секунды, позволяющие захватить выгоднейшее положение в воздухе для атаки. Он умел заставить себя замереть в момент стрельбы, не оглянуться, больше ни о чем не думать. Японцы терялись перед его неожиданными действиями. Кравченко завоевал уважение самых бывалых истребителей. Все забыли, что этот смельчак, виртуоз воздушного боя, еще недавно был новичком.
С утра шел дождь, медленно ползли тучи, но на сигнальной мачте вдруг взвился флаг. Неужели в такую погоду появятся японцы? Но все кинулись к самолетам.
Капитан Губенко со своим звеном первым поднялся в воздух. За ним звено Григория Кравченко. И в этот момент из-за туч выскользнуло шесть вражеских машин. Григорий заметил, как Губенко длинной очередью пробил самолет врага.
— Молодец, Антон!
Еще две группы вражеских самолетов, общей численностью около тридцати машин, вывалились из облаков. Григорий сделал свечку и, совершив бешеный бросок, оказался позади самураев. Звено «ласточек» следовало за ним. Трассы огня пересеклись на головном японце. Самолет задымился и пошел к земле. Но Григорий вдруг увидел, что самолеты противника заходят в хвост. Его «ласточка» оказалась на прицелах пятерки самураев… А вот еще один… Нет, это Антон Губенко снова пришел на выручку. «Спасибо», родной!» — обрадовался Григорий.
Мгновение — и Губенко уже наседал на хвост самураям. «Пятерка», спасаясь, рассыпалась. Губенко выручил Григория, но сам попал под яростный огонь. Теперь уже Кравченко ринулся на помощь. Но было поздно. Выбросившись из самолета, Губенко долго не раскрывал парашюта, падал вниз. Три самурая открыли по нему огонь. Кравченко бросился на них. Кружа над другом, охраняя его, стрелял из пулеметов, не давая врагам приблизиться.
Когда Губенко оказался на земле, Кравченко ринулся к облакам и увидел, как совсем рядом мелькнули две «ласточки» из его звена. Он сделал им знак идти на аэродром: кончалось горючее. Но в следующий миг совсем близко Кравченко увидел три вражеских бомбардировщика под охраной четырех истребителей. Звено завязало бой. Григорий бросился на ближайший истребитель, с разгона зашел ему в хвост, нажал на гашетки. Но пулеметы молчали. Патронов не было. «Все равно я не выпущу», — думал Кравченко. По-губенковски навис над вражеским истребителем и стал прижимать его к земле. Несколько раз противник пытался вырваться вперед на предельной скорости, но Григорий настигал его.
Японец растерялся, настолько грозен был вид нависшего над ним истребителя. И тут Кравченко увидел, что мотор вражеского истребителя задымился от перегрева. «Не отставать. Еще немного. Еще!»
Самурай попробовал извернуться, но Кравченко едва не обрубил ему хвост. Самолет врага рванулся вниз и врезался в землю. В баках «ласточки» иссякли последние капли бензина, мотор заглох. Но Григорий удачно посадил самолет вблизи аэродрома. К этому времени санитарная машина привезла и Антона Губенко.
Они стояли рядом под дождем и смотрели на небо.
— Великолепная погода для авиации, — сказал Кравченко.
— Редко бывает такой чудесный денек, — ответил Губенко.
А жизнь шла своим чередом. Бои сменялись напряженной учебой. Всем летчикам были выданы записные книжки. Благовещенский требовал, чтобы после вылета каждый пилот подробно описывал свое участие в бою: что видел, результаты атак, расход боеприпасов, оценка действий товарищей и противника, замечания по тактике действий, претензии к организации и т. д. Обычно командир не начинал разбора боевого вылета, не убедившись, что все проанализировали бой, сделали соответствующие записи.
Это помогало каждому увидеть бой глазами товарищей, лучше изучить сильные и слабые стороны своих действий. Взыскательность за промахи была строгой. Говорили без утайки, потому что от действий каждого в бою зависела жизнь самого летчика и его друзей.
Выступления Григория Пантелеевича на таких разборах были глубоки и справедливы. И хотя его всегда увлекал своим напряжением и остротой воздушный бой, он его помнил в подробностях. Кравченко подмечал новое в тактике противника, умел просто объяснить свои действия, научить.
— Хочешь поразить противника — обхитри его на маневрах, вышел на ударную позицию — не
