Майер помедлил с ответом. Хотя и не отважился сказать прямо— «погиб», но и не оставил надежды.
— Самолет разбился в горах. Утешительных вестей нет.
В это мгновение Кристина ощутила, как в ней шевельнулась новая жизнь…
Глава двадцатая.
«ШЕЕР, ТЫ ПРОДАЛСЯ БОЛЬШЕВИКАМ?..»
В первый день — а может, во второй или третий? — в памяти всплыла одна и та же сцена.
…Все виделось словно в тумане, и лишь звуки доходили внятно. Слышал голоса, потом видел бойцов, но вначале не понимал, что говорят о нем:
— Гляди, фрицевский офицер…
— Мертвяк?
— Какой мертвяк? Моргалками светит…
— А ну, посмотрим, что у него в коробке?
И тут страх охватил Калину: засветят пленку. Страшным усилием собрал волю и всю ее вложил в отчаянный хрип:
— Не трогайте!
— Ого, заговорил по — русски!
— Сообщите в особый отдел… Подполковнику Иринину…
— И сами знаем, что делать…
Перед ним вырос сержант с автоматом.
— Немедленно!.. Повторяю: особистам, Иринину! Ни чего не трогать!..
Сержант повернулся к бойцу:
— Слышал? Сообщи нашему лейтенанту…
Высоко в синем небе кружило несколько «МИГов».
Левее их, словно уступая небесный простор самолетам, жались к горам плотные облака. А в скалах неподалеку валил черный дым, там, где неуклюже торчал вверх крестоносный хвост немецкого аэрофоторазведчика.
«Успел ли Сорокин покинуть самолет? Где он?»
Правее грохало пушечной пальбой. Значит, ненодалеку передовая. Калина пытался приподняться хоть на локтях, освободиться от парашюта, но острая боль в затылке обжигала огнем, обессиливала и давила к земле.
«Почему я здесь лежу?»
Откуда?то донеслось гудение мотора. Он поднял глаза к небу. «Нет, это не самолет… Это где?то здесь, на земле…» Заметил: подкатили «виллис» и «санлетуч- ка». А Калина все пытался не растерять остатки сознания, чтобы уследить за своим фотокладом разведчика.
И лишь когда услышал голос генерала Роговцева, снова впал в забытье. И теперь, когда возвращалась память, даже не ведал, что же это было — страшный сон или реальность.
За дверями послышались голоса, но он узнал их, и, может быть, оттого, что они взволновали его, в голове прояснилось, словно щелкнул некий включатель. За дверями шла типичная госпитальная перепалка:
— Постарайтесь не переутомлять больного.
— Зачем переутомлять, дорогой врач! Еще слово, и вы из меня сделаете больного! Я буду сидеть тихо, как мышка! Как совсем маленький мышонок…
— Анзор! — слабо позвал Калина.
— Ага! — воскликнул за дверями Тамбулиди, — Слышите? Зовет сам! Какие могут быть разговоры?
Двери стремительно распахнулись, и в палату неожиданно белый, как в зимнем маскхалате, чуть не влетел Анзор.
— Ну, чего смотришь, генацвале? Ну я… Ну Анзор… Ну пришел… Ну чего смотреть?..
Калина счастливо глядел на него, на душе теплело, к горлу подкатывался судорожный клубок.
Тамбулиди подвинул к постели табурет, уселся и зашептал:
— Знаешь, Костя, какая досада — вай! — разжаловали тебя из гауптманов и лишили медали… Кошмар! А потом повысили в звании и дали другую награду… Теперь ты догнал меня — тоже майор и перегнал — имеешь орден Красной Звезды…
— Анзор, я так рад видеть тебя…
— Ну вот — рад… А врач говорит: «Не переутомлять больного». «Зачем переутомлять, — это я говорю, — я же ему бодрящие специи несу». А он — ко мне в сумку. «Это — бодрящие?» — кричит и достает две бутылки кахетинского. «Да, генацвале. сто лет жизни гарантирует!»
Калина слабым голосом спросил:
— Как же он сумел обыскать тебя?
— Сам удивляюсь. Я его грозно спрашиваю: «Давно этим занимаетесь?» А он мне дерзко: «Чем?» «Грабежом раненых», — объясняю вежливо. Что тут началось, что тут началось — кошмар! Как он зашумит на меня: «А я вот сейчас вашему генералу позвоню!» Ну, известно, я сразу перепугался насмерть. Дрожу перед ним. Что делать, что делать? И тут меня осенило — нашел гениальный выход. «Зачем звонить, дорогой? — говорю. — Я пошутил, понимаешь? Ха — ха — ха, понимаешь? Завтра праздник, понимаешь? Бери вино, пей до дна за Победу, живи сто лет, дорогой…»
Рассказывая, Анзор упорно копался в сумке. Неожиданно в палате запахло чем?то вкусным и очень аппетитным, для Калины давно забытым. Он поднял глаза на Анзора и увидел его с двумя низками шашлыков на длинных, словно шпагах, шампурах.
— Ах, ах! — восторженно приговаривал Анзор. — Какой аромат! Сказка!.. Видишь — закуску принес… Чего разглядываешь? Кушай, дорогой, на здоровье. Спецзаказ исключительно для тебя! Есть здесь у меня один такой знакомый, Ахмед, живого барашка на голом камне достанет!..
— Ой, Анзор, ты неисправим.
— А ты не волнуйся — моим должником будешь! Когда приеду к тебе, варениками с вишнями угостишь.
— Ну, Анзор!
— Сам знаю. Все Анзор да Анзор… Кошмар! Генерал тебе привет передает, обнимает, целует и даже веселые анекдоты рассказывает… И все заочно, все через меня. Анзор туда, Анзор сюда… И вообще, как тебя здесь лечат? Плохо лечат! А все почему? А все потому, что радио молчит. Почему выключили? Радио сегодня для каждого раненого бойца — лучший исцелитель!
Он включил репродуктор, и в палате раздался уравновешенный, немного глуховатый, со специфическим грузинским акцентом голос, который ровно и спокойно отчеканивал, как и всегда, точные, доходчивые и выверенные слова:
— Я думаю, никакая другая страна и никакая другая армия не могли бы выдержать подобное нашествие озверелых банд немецко — фашистских разбойников и их сателлитов. Только наша Советская страна и только наша Красная Армия способны выдержать такое нашествие. И не только выдержать, а победить его.
«Это выступает Сталин!»
Костю Калину охватило предчувствие близкой, выстраданной и потому неминуемой победы. Он хотел спросить Анзора — когда? Но вдруг майор Тамбулиди стремительно встал и громко скомандовал сам себе:
— Смирно! Равнение на генерала!
Поймав удивленный взгляд Калины, заговорщицки пояснил:
— Я его по шагам узнаю.
И действительно, раскрылись двери, в палату вошел генерал Роговцев. За ним врач — тщедушный
