— Ничего себе… — пробормотал он, — а меня они не хотят спросить?
— Ну ты же сам сказал, что она тебе нравится, — сестренка потускнела.
— Мне, знаешь, много кто нравится. Нет, она хорошая, ты ей не говори, что я так. Но жениться мне пока что-то не хочется.
— Так ведь не сейчас. Пока сладится все, года через два, а то и через три свадьбу бы сыграли.
— Думаю, мне и через три года не захочется, — Есеня подумал, что уход к вольным людям спасает его и от такого неприятного мероприятия, как женитьба. Он подозревал, что батя готовит ему тут какую-то свинью, и давно приготовился к долгой и кровавой обороне. Но он не сомневался, что в невесты ему выберут какое-нибудь пугало. Обижать же Чарушу ему было жалко, и это ставило его в особенно неприятное положение. Но не жениться же, в самом деле, только потому, что боишься кого-то обидеть?
Жидята ждал его — в лавке горел свет, и как только Есеня постучал в дверь, она сразу же приоткрылась. Жидята втащил его внутрь, осмотрелся и дверь тут же прикрыл.
— Ну что? Добегался? Доигрался? — спросил он, оглядев Есеню с головы до ног.
— Да ладно… Чего сразу «добегался»?
— Ничего. Садись. Ты ел?
— Да. У меня еще есть, мамка на дорогу дала.
— Хорошо. Тут батька тебе собрал кое-что. Посмотри.
Жидята вытащил из-под стола увесистую котомку.
— Вот. Сапоги сейчас надевай — через лес пойдем.
— Вот это да! Сапоги? — удивился Есеня.
— Надевай. Ножик твой батя подправил, как мог, конечно. Это уже не булат, но режет хорошо, да и крепкий. Пригодится. Вот еще, смотри.
— Ух ты! — Есеня задохнулся, — это че? Кистень такой?
— Почти, — усмехнулся Жидята, — это боевой цеп. Батя твой сам сделал, так что не сомневайся — надежная игрушка. Там тебя научат, как с ним обращаться. Тут еще вещи теплые, одеяло. Жмур четыре золотых дает, это твой пай первоначальный. Так что, если кто скажет, что ты пока ничего не заработал — не верь. На четыре золотых полгода можешь жить спокойно. Потом, глядишь, втянешься, сам пользу приносить начнешь.
Только один вид настоящего боевого цепа привел Есеню в восторг. Вот это жизнь! Батя сам ему вещи собрал, денег дал — да мог ли Есеня о таком мечтать? И хотя вольные люди всегда стояли вне закона, и ремесло их было кровавым, в народе они пользовались уважением.
— Ну что, выпьем на дорожку и в путь. Часов пять идти, а мне еще и вернуться нужно.
— Да ладно, может, сразу пойдем?
— Что? Не терпится? — Жидята грустно улыбнулся, — не спеши, а то успеешь. Ты думаешь, это такая большая радость в твоей жизни случилась?
— А че, горе, что ли?
— Горе… У семьи у твоей горе. А тебе — все как с гуся вода, — Жидята налил в кружки красного, густого вина — Есеня такого не пробовал, стоило оно дорого, а дома его не водилось, батя никогда спиртного не пил.
— Чего у них-то горе? — проворчал он себе под нос.
— А ничего! Сам не понимаешь? Скажи лучше, правильно я думаю? Благородный Избор тебе медальон отдал и спрятать попросил?
Есеня кивнул.
— И как? Надежно спрятал?
— Не знаю. Пока не нашли.
— Не нашли, потому что тебя, щенка, не изловили. Избор знает, где медальон?
— Нет.
— Вот какой же ты дурак, Жмуренок! — Жидята кивнул на кружку с вином, поднял свою и отхлебнул сразу половину, — ты понимаешь, что с тобой будет, если тебя поймают?
— Ничего со мной не будет… медальон-то у меня!
— Это он сейчас у тебя.
— А я им не скажу ничего. И все!
— Скажешь. Как миленький скажешь. Ты просто не представляешь себе, что это такое. И даже если ты вдруг окажешься таким крепким орешком, что на дыбе под кнутом будешь молчать, через час на той же дыбе твоя мать будет висеть, или сестра. Ты понимаешь?
У Есени по спине пробежали мурашки. Сам он ничего не боялся, ну совершенно. Но стоило ему только подумать о матери и сестрах, слезы сами наворачивались на глаза. Да, пожалуй никакая справедливость не стоит того, чтобы так рисковать…
— Что? Страшно? — Жидята допил свое вино до конца.
Есеня сделал большой глоток — такой же, как Жидята, но тут же закашлялся: вино оказалось слишком крепким, и слезы на самом деле выступили на глазах.
— Эх ты. Щенок, — Жидята сказал это ласково и потрепал Есеню по плечу, — и не думай, что у вольных людей с тобой кто-нибудь будет цацкаться. Там волчьи законы.
— Я этот медальон переплавлю, — сказал он, — и нечего будет искать.
— Ну давай, давай. Тогда тебя просто убьют. И всю семью, чтобы тебе умирать не скучно было. Нет у тебя выхода, парень. Нету. Никакого. Допивай и пошли. Пока в лес не войдем — чтоб ни звука. Понял?
— Что я, дурак что ли?
— Конечно, дурак. Непуганый дурак.
Балуй. У вольных людей
Есеня бы прошел этот путь часа за три — не только потому, что запросто мог обогнать Жидяту, а потому что пошел бы напрямую. Жидята же звездам не доверял, и вел его вдоль рек и ручьев.
Разглядев меж деревьев огонек костра, Жидята остановился и свистнул хитрым условным посвистом, на что ему тут же ответили.
— Ну что? Вот и добрались, — сказал он и вышел к костру.
Есеня с любопытством смотрел по сторонам. Это была даже не поляна, даже не просвет между деревьями — просто лес, слегка расчищенная костровая площадка. Огонек еле теплился на остывающих углях, а у костра на низких чурбаках сидели трое весьма угрюмого вида — небритые, лохматые, одетые странно, но тепло и богато. На одном была замшевая безрукавка с мехом внутрь, двое других натягивали на плечи стеганые фуфайки. У всех имелись сапоги и шапки с меховой оторочкой.
— Ба! — широко раскинул руки тот, что был в безрукавке, но не встал, только слегка повернулся в сторону пришедших — голос его показался Есене глумливым, — Жидята! Что-нибудь принес?
— Привел. Ну и принес, конечно. Буди верховода, Хлыст, мне возвращаться надо.
— Верховод во втором шалаше. Сам буди, мне по харе получить неохота — он только что лег.
Жидята с усмешкой покачал головой.
— Парня принимайте. С вами будет теперь.
— Надолго? — спросил Хлыст, рассматривая Есеню.
— Как сложится. Может, насовсем. Это сын Жмура.
— Да ты че? — повернулся к Есене еще один из разбойников, с помятым, рябым лицом, — кровь она и есть кровь. Ну иди сюда, Жмуренок, я на тебя посмотрю.
Есеня вдруг оробел — от вольных людей веяло настороженностью и неприязнью. И говорили они так, словно хорошо знали его отца, а этого быть просто не могло. Жидята подтолкнул его в спину, а разбойник ухватил его за руку и грубо подтянул к себе.
— Похож, конечно, но размах не тот… Сколько тебе лет, сморкач?
— Да пошел ты, — Есеня вырвал руку. Сморкач! Сам он…
— У… — протянул разбойник, — ты, детка, свой гонор держи пока при себе. У нас тут старших принято уважать.
— За что это мне тебя уважать?
— За то, что я тебя в землю по пояс одним ударом вобью. Вот когда ты мне ответить сможешь, тогда и будешь говорить что и когда захочешь. Садись. Жмуренок.
— А я и сейчас буду говорить что и когда захочу, — Есеня вздернул подбородок и приподнял верхнюю губу.
Разбойник усмехнулся и кивнул:
— Давай, начинай.
— Не обижай его, Щерба, — Жидята положил руку на плечо разбойнику, — у нас его любят.
— Иди, Жидята, к верховоду. Мы сами разберемся, — хмуро ответил тот.
Есеня медленно снял с плеча котомку и сел на нее около костра — ему было неуютно. Жидята скрылся за деревьями, и он почувствовал себя очень одиноким. Эти люди вокруг, такие чужие, непонятные, совсем ему не нравились. И он им явно не понравился тоже.
— Ну, Жмуренок, и что ты натворил, что батька тебя к нам отправил? — Хлыст пошевелил угли в костре палкой и исподлобья уставился на Есеню.
— Ничего, — ответил Есеня, — меня, вообще-то, зовут Балуй.
— Тебя зовут Жмуренок, — хмыкнул Щерба, — пока. Может, твой батька хотел, чтоб ты стал вольным человеком?
